Конечно, его необязательно было отстраивать из мрамора или прозрачного каппадокийского камня, который я заказал для одного из храмов. И возможно, мне не следовало предлагать оплату за строительство портиков. И Золотой дом с прилегающими к нему землями… Должен ли он быть таким обширным?

Мой ответ – да!

Все должно быть отстроено так, как я задумал. Я дал слово богам, дал слово своему народу. И я не изменю себе.

– Есть какой-нибудь способ собрать больше денег? – спросил я, положив свиток на стол.

– Читаешь мои мысли, цезарь. Ты ведь знаешь – среди вольноотпущенников очень много состоятельных людей.

– Да, и ты один из них.

– И мы жаждем стать полноправными римскими гражданами, но эта привилегия доступна только нашим детям. Что, если ты издашь указ, согласно которому любой вольноотпущенник с состоянием более двух сотен тысяч сестерциев, пожертвовавший одну сотню на строительство дома в Риме, сможет стать его гражданином? Осмелюсь предположить, найдется немало желающих пожертвовать деньги на строительство.

– У тебя уже есть вилла в городе, – напомнил я. – Так что ты выпадаешь из этого списка.

– Я лишь один из многих в этой прослойке общества, но состоятельные люди без достойного положения – это проблема.

– Что ж, вольноотпущенник без положения в обществе – это справедливо, да вот только половину работы в правительстве исполняют именно вольноотпущенники, – сказал я и похвалил Фаона: – Отличный план.

Но когда он ушел, я снова расправил перед собой свиток и не отрываясь смотрел на него так, будто это могло изменить цифры в смете.

Работы шли быстрыми темпами, а я всеми силами старался увеличить поступления в казну для их покрытия. Однако эта задача казалась не такой обременительной, стоило мне вспомнить одобрение людей, которое я почувствовал на Форуме во время церемоний примирения. Больше всего на свете я ценил свою связь с простыми римлянами, тем более что моя связь с Сенатом в последнее время заметно ослабла.

Но мой мир дал трещину, когда однажды утром в мой рабочий кабинет заявился Тигеллин. Дюжий преторианец с виду был как будто доволен собой и одновременно насторожен, – мне эта комбинация не понравилась.

Наклонившись ко мне, он шепнул:

– Цезарь, распусти всех, чтобы мы могли поговорить наедине.

Я указал писцам и слугам на дверь и взглянул на Тигеллина:

– Слушаю тебя.

– Обряды не подействовали. Люди продолжают переговариваться о пожаре, и теперь они открыто называют твое имя. Мои агенты слышали подобные разговоры в нескольких местах. О каком-то единичном случае я даже не подумал бы тебе докладывать.

Меня охватили злость, тоска и паника – все разом.

– Что они говорят? Я слушаю, не бойся повторить слово в слово.

– Они цитируют то, что называют пророчеством сивиллы, и заявляют, что это пророчество имеет отношение к Великому пожару.

Итак: «Последним из рода Энеева будет править матереубийца».

А после этого: «Римлян погубят гражданские распри»[54].

Тигеллин скрестил на груди мускулистые руки.

– Я тебя предупреждал, – сказал он, – что простых людей не удовлетворят формальные ритуалы, и вот теперь у меня есть тому доказательства.

Да уж, что-что, а информацию добывать он умел.

– Я сделал все, что мог, – как можно спокойнее произнес я.

Но на самом деле упоминание о матери заставило меня напрячься.

Много лет назад все поверили (или мне только так казалось) в то, что она покончила с собой после того, как была уличена в измене. И если самоубийство она не совершала, то меня устранить действительно хотела.

Мать методично плела интриги, целью которых было свергнуть меня с трона и даже убить… Убить своего единственного сына.