– Это юридический документ, – проворчал супервизор. – Нам нужно, чтобы ты оставила свое полное официальное имя.

Мое имя… Которое из них?

В Ликии[34], где прошло мое детство, меня завали Гликерия. Но римляне убили моего отца и угнали всю нашу семью в рабство. Они дали мне имя Акте.

Потом я стала вольноотпущенницей и служила в доме императора Клавдия, поэтому меня стали звать Клавдия Акте.

А Нерон, когда мы оставались наедине, звал меня «сердце мое».

Так что у меня было несколько имен.

Но и у него тоже.

Сначала я знала его как Луция Домиция Агенобарба. Это уже потом, после того как его усыновил император Клавдий, его стали называть Нероном Клавдием Цезарем Друзом Германиком. А я, когда с нежностью над ним подшучивала, часто звала его просто Луций.

– Ну вот, теперь еще и кляксу поставила!

Темное чернильное пятно расплылось по бумаге, скрыв мою подпись.

Я встала.

– Прости, не хотела, просто неважно себя чувствую, – сказала я и, не ожидая разрешения, вышла из-за стола и направилась в открытое поле.

Хм, неважно себя чувствую… На самом деле меня трясло.

Я не ожидала его увидеть, разве что издалека, ведь было понятно, что он в какой-то момент станет обходить пункты помощи. Все знали, что император с утра до ночи занят устранением последствий Великого пожара. Но я не была готова к тому, что мне придется с ним заговорить. Все слова покинули меня, хотя за пять лет разлуки я мысленно очень часто с ним разговаривала.

Это я оставила его, но только потому, что он изменился, начал отдаляться и у него появились от меня секреты.

Его мечта жениться на мне, бывшей рабыне, никогда не стала бы реальностью. Я была на шесть лет старше и прекрасно понимала то, что он, еще совсем юный, не мог понять и принять. И жизнь я знала лучше, успела многое повидать и сознавала, что власть императора небезгранична и Нерон никогда не добьется того, чтобы все его желания исполнялись просто потому, что он этого хочет.

Кто-то пихнул меня в бок:

– Эй, смотри, куда идешь!

И правда, еще пара шагов, и я бы наткнулась на корзину с зерном.

Я бродила, как обезумевшая от жары, ничего перед собой не видела, только его, то, как он стоял передо мной посреди поля, а в ушах звучал его голос: «Рад был тебя повидать. Рад, что у тебя все хорошо… И спасибо, что помогаешь нам в час нужды».

Сухие, формальные слова, которые он мог сказать любому: сенатору из Капуи, армейскому офицеру, юристу из провинции.

Эти слова сказал тот, кто в юности прижимал меня к себе и согревал на ложе из сосновых лап в горах, куда он ускользнул из дворца, чтобы спланировать свою виллу Сублаквей.

Тогда его архитекторы Север и Целер – странно, что я так легко вспомнила их имена, когда свое забыла, – похвалили Нерона. Кто-то из них так и сказал: «У нашего императора видение настоящего архитектора». А я, к немалому удовольствию Нерона, добавила: «Не только, он – настоящий артист».

И в ту ночь он страстно умолял меня выйти за него замуж.

О да, я понимала, что этому не суждено сбыться, но как же я тогда была счастлива!

Сегодня губы мои были сомкнуты, но, если бы мое сердце могло заговорить, я бы ответила, не позволив императору от меня отвернуться.

Я бы сказала: «Я присматриваю за тобой, и, когда я тебе понадоблюсь, просто позови – и я приду».

Когда-то я любила его настолько сильно, что уже ничто не могло разорвать возникшие между нами узы и никто никогда не смог бы его заменить.

Но я не могла этого сказать сейчас. Он был женат на ней, на Поппее Сабине, самой красивой женщине Рима, которая, кроме того, была самой тщеславной и умной. И, судя по получаемым мной донесениям, его одержимость этой женщиной не ослабла и после двух лет брака, и даже после того, как они потеряли свою новорожденную дочь.