В ответ хихикаю.

– Известно всем: есть ложь, есть большая ложь и есть еще чудовищная ложь, то есть статистика.

Стессель сверлит меня взглядом.

– Ну, не ханурик ли, а?! С кем, чувырло подзаборное, споришь?! – он протягивает в мою сторону огромный кулак, и я замечаю, что ко мне тянется что-то жутко волосатое и когтистое, не человечья рука, а лапа орангутанга. Губернатор привстает и шипит мне в лицо. – Такие, как ты, слизняк, все здесь у меня, понял?! Прикажу, и тебя по стенке размажут. Кто ты и кто я?! Никто мне не указ! Никто!

– А президент? – ехидно, с подначкой спрашиваю я.

– Этот, что ли? – он смотрит куда-то вверх и злорадно ухмыляется. – Да он… мне во всем верит… Ха-ха-ха! Дурачок ваш президент… Развожу его только так.

Я возражаю:

– Это не мой, а твой, Эдгар, президент, – говорю по-свойски, и сам удивляюсь своей смелости. – И вообще: не сверкай на меня своими глазищами – не из пугливых.

– Ты – клеветник! – взвизгивает, как недорезанный поросенок, Стессель и в мою сторону летит слюнявый фонтан. – А с клеветниками знаешь, что полагается делать?

– Не знаю, – все с той же подначкой отвечаю я.

– Так сейчас узнаешь, – губернатор смешливо кивает в сторону крохотного квадратного оконца. – Они тебе сейчас покажут! Я руки о такую мразь пачкать не стану. Мой электорат за меня все сделает. И как сделает?! Любо-дорого!

Гляжу в оконце и вижу, как в нашу сторону течет взбаламученная толпа, состоящая из баб: что-то кричат и кулаками по верх голов размахивают. Впереди толпы – председатель женсовета, активистка «Единой России». Это она организовала группу поддержки.

Егор Овнин встает и презрительно сплевывает на пол.

– Меня – увольте! – говорит он и направляется к выходу. – В вашем идиотическом шоу участвовать не желаю, – Овнин громко хлопает дверью и скрывается.

Стессель цедит сквозь зубы:

– Рупор дерьмократии изволил удалиться. Тоже мне, птица. Мирюсь. Но до поры, до времени ведь. Лопнет терпение мое, и подрежу крылышки-то, ой, как подрежу.

Я снова подначиваю:

– Ты, Эдгар, на всё горазд. Кроме одного: за двенадцать лет так и не смог сделать жизнь народа достойнее.

– А это мы сейчас увидим и услышим, – хихикает Стессель. – Как говорится, глаз народа – глаз Божий. Народ уж близок, грядет твой час расплаты.

– Думаешь, боюсь, да? – спрашиваю, с прищуром разглядывая губернатора. – А вот и нет! Иду я сам толпе навстречу!

Выскакиваю из помещения. Вижу разъяренных старух. Уже издали кричу им:

– Остановитесь, дурочки!

Председатель женсовета, оглядываясь на ведомых, почему-то жалким голоском, похожим на голос председателя правительства области, пищит:

– Не слушайте! Он – провокатор! И большой баламут!

Я в ответ громко хохочу.

– Ха-ха-ха! Самый большой баламут в области – это ты. Баламут и демагог! Послушайте, что я скажу, – это я обращаюсь к толпе.

Толпа сбавляет бег, но напор ее не ослабевает. Самая разгоряченная бабонька кричит:

– Так, это ты виновник всей бучи?! Бабы, давайте разберем его на кусочки и по кусточкам раскидаем!?

Толпа, тяжело дыша, надвигается.

– Кого вы защищаете, кого? Вы, получающие скудную пенсию, на которую прилично жить невозможно, идете защищать человека-обманщика, человека жирующего? Вам обещана прибавка к пенсии в двести пятьдесят рублей, в то время как Стессель для себя сделал прибавку к своей зарплате в пятьдесят тысяч рублей сразу.

Услышав эту цифру, остановилась одна сморщенная старушонка.

– А не врешь?

– Сами можете спросить.

– Стоп, бабы! – машет сухонькой ручонкой старуха. – Надо разобраться.

Толпа останавливается, но продолжает полыхать жаром. Председатель женсовета, не замечая, что за ней уже никто не следует, продолжает столь же ретиво бежать и что-то лозунгово кричать.