Через год мои родители переехали с бульвара Монпарнас на улицу Кассет, в тесную квартирку, где у меня не было даже крохотного собственного уголка. Андре предложила мне хоть каждый день заниматься у нее. Всякий раз, входя к ней в комнату, я так волновалась, что хотелось перекреститься. Над кроватью висело распятие с самшитовой веточкой, напротив – “Святая Анна” да Винчи, на камине портрет матери и фотография дома в Бетари, на полках личная библиотека Андре: “Дон Кихот”, “Путешествия Гулливера”, “Евгения Гранде”, “Роман о Тристане и Изольде”, откуда она целые страницы знала наизусть. Обычно ей нравились книги реалистические или сатирические, и ее пристрастие к этой любовной эпопее меня озадачивало. Я лихорадочно вопрошала стены и предметы, окружавшие Андре. Мне хотелось понять, что она говорит себе, когда водит смычком по струнам скрипки. Хотелось знать, почему, имея столько привязанностей, столько разных занятий и дарований, она порой выглядит безучастной и кажется мне печальной. Андре была очень набожна. Когда я ходила молиться в нашу часовню при коллеже, то иногда заставала ее там, она стояла на коленях перед алтарем, закрыв лицо ладонями или простирая руки к изображению Страстей Христовых. Может быть, она собиралась в будущем стать монахиней? Однако Андре весьма дорожила своей свободой и радостями этого мира. У нее блестели глаза, когда она рассказывала мне о каникулах – как она часами скакала на лошади по сосновым лесам, где низкие ветви царапали ей лицо, плавала в стоячих водах прудов и в текучих водах Адура[5]. Не об этом ли рае она мечтала, когда с блуждающим взглядом застывала над тетрадями? Однажды она заметила, что я наблюдаю за ней, и смущенно улыбнулась:

– Вы считаете, что я теряю время?

– Я? Нет, что вы!

Андре посмотрела на меня чуть иронически:

– А вам никогда не случается о чем-то мечтать?

– Нет, – ответила я смиренно.

О чем мне было мечтать? Я больше всего на свете любила Андре, и она была рядом.

Я не мечтала, я всегда хорошо знала урок и интересовалась всем на свете; Андре посмеивалась надо мной – она посмеивалась более или менее надо всеми, и я принимала ее насмешки весело. Но один раз она все-таки задела меня за живое. В тот год я неожиданно поехала на пасхальные каникулы в Садернак. Там я открыла для себя весну и была потрясена. Я уселась за садовый стол перед чистым листом бумаги и в течение двух часов описывала Андре молодую травку, усеянную примулами и желтыми нарциссами, запах глициний, синеву неба и великие порывы моей души. Она мне не ответила. Когда мы встретились в вестибюле коллежа, я спросила ее с упреком:

– Почему вы мне не писали? Вы не получили мое письмо?

– Получила, – сказала Андре.

– Тогда вы противная лентяйка!

Андре рассмеялась:

– Я подумала, что вы по рассеянности прислали мне каникулярное сочинение.

Я почувствовала, что краснею:

– Сочинение?

– Да ладно, не для меня же одной вы наворотили всю эту литературу! Наверняка это был черновик сочинения “Опишите весну”.

– Нет. Это, возможно, плохая литература, но я написала это письмо только для вас.

Подошли любопытные болтушки сестры Булар, и мы замолчали. Но потом, в классе, я наделала ошибок в задании по латыни. Андре посмеялась нам моим письмом, это было обидно. Но главное, она не подозревала, до какой степени мне необходимо делиться с ней абсолютно всем, и это огорчало меня сильнее всего: она даже не догадывалась – я только теперь это поняла, – как она мне дорога.

Мы вместе вышли из коллежа. Мама больше не встречала меня, и я возвращалась домой с Андре. Внезапно она взяла меня под руку – это было неожиданно, обычно мы держались на расстоянии.