– Да ладно тебе, рожи… – фыркнула Оля. – Тетки как тетки. Интересно, а мужики есть?

– Были и мужики, я видел, – вместо Громова ответил Паша.

– Видел он… – огрызнулся Громов, – знаем мы, как ты, Павел, видел…

И я на секунду превратилась в девушку с веслом: слишком много связано у меня с этим именем. Паша – это Паша, Пашка, вот он сидит, чешет свой затылок, плавно переходящий в широченные плечи… А Павел, Павличек – это… Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы вылезти из вороха воспоминаний. Я думала, все кончилось, а оказывается, нет, не улеглось и не рассосалось… Время лечит, время лечит! Что-то плоховато оно лечит, если меня от одного имени в дрожь бросает… И я живо представила себе Павличека, чешского кузена Гриши, с которым они похожи почти как близнецы. Конечно, при ближайшем рассмотрении сходство не такое явное, а характеры вообще совершенно разные, и есть еще обстоятельство…

Я помотала головой, чтобы отогнать Павличека, почти материализовавшегося рядом со мной, и покосилась на Громова – вдруг он заметил мою реакцию на имя кузена? Но Гр-р руководил процессом сортировки портретов и на меня, слава богу, не смотрел.

– Сережа, эту туда клади, где все, – с азартом трясла листком Оля, – вот же еще она, только ракурс другой!

– А эту женщину я знаю, – Лиза протянула мне листок, – соседка моя, библиотекарь. Она в той библиотеке, что возле музея, работает.

Конечно, то, что мы на принтере распечатали, мало походило на фотографию, но разглядеть можно: лет сорока дама, может, чуть моложе, совсем не красавица, и выражение высокомерного интереса на сильно накрашенном лице не делает это лицо приятней.

– Фу, какая надутая, – Оля рассматривала женщину, держа лист в вытянутой руке. – Смотрите, вот еще она же… Значит, тоже не виновата, раз и в четыре пятнадцать есть…

Ольга бросила библиотекаршу в кучу тех, кто не вызывал подозрений, и никакое предчувствие не подсказало мне, что мы зря так легко расстались с этой дамой. Никаких медных изделий во рту, чтобы я начала что-то подозревать… Некрасивая, да, недоброжелательная, завистливая… Но такие качества – не повод считать ее причастной к краже: женщина оставалась в салоне и после пропажи Перепетуи. Лелька уже размахивала очередной парой портретов, и через десять минут несимпатичного библиотекаря погребли под кучей других персон.

Скоро выяснилось, что после трех часов не появились перед камерами слежения двое – мужчина и дама. Еще минут пять мы выхватывали друг у друга распечатки, пытаясь распознать каких-нибудь своих знакомых. Громов при этом смотрел на меня, подняв левую бровь. Он что, думает, я могу рассказать о человеке по его изображению? Так он знает, что у меня почему-то это не выходит. Вот если бы какой-нибудь предмет… Подержав его в руке, я бы сразу сказала, жив или мертв владелец вещи, а если жив, то что делает в данный момент. И тут Гр-р хлопнул себя по лбу:

– Как я мог забыть! Нашел сегодня возле раздевалки. Кто скажет, это что? – и Громов положил на стол часть клямерной кнопки – кольцо диаметром сантиметра два, из металла, похожего на красную бронзу. Я накрыла кольцо ладонью. Возникла картинка: сугроб – высотой с человека, и человек – ростом с сугроб. Человек мешковатый и скособоченный. В коричневой куртке. На синей вязаной шапке снег, как белый помпон.

– Ой, дай мне! – Ольга схватила кольцо, и я даже не успела понять, на ком эта шапка со снежным помпоном – на мужиковатой бабе или на бабского вида мужике. Куртка, спортивные штаны, шапка колпаком – это на ком угодно может быть.

– Я знаю, я знаю! – продолжала галдеть Лелька. – Это от куртки! Такие кнопки бывают, с дыркой, ну, с отверстием для ткани. Этот ободок и есть верхняя часть кнопки.