– А ты с кем? – донеслось из-за двери.
– Один, один я. Ты узнал меня, я – Петров Геннадий Николаевич.
– Подойди к окну, отдам ружьишко. А то я двери подпер – открыть не могу.
Гена вышел к окну, а из него два огненных столба. Один прямо в лицо, второй – в сердце. Второй-то патрон с жаканом был. Гена на несколько метров отлетел. Уже мертвый. Ты и не узнаешь его по лицу-то, изуродовал его, подлец, всего.
Пока перезаряжал тот ружье, милиция вломилась в окна, связала Головкова. Народу – целая улица. Растерзать его хотели, да милиция не дала. А Гену все знали: и по комбинату, и по комсомолу. Господи, сколько, слез было, пока его тело несли…
Остаток ночи я не спал. Тетя Дуся и Татьяна постепенно успокоились. Вскипятили самовар, рассказали за чаем, что дядю Колю пришлось госпитализировать. Микроинсульт с ним случился после смерти Генаши. Но врачи успокоили: он выкарабкается. Родственников много приехало на похороны, остановились у Таниных родителей. Там свой дом, просторный. К похоронам все готово, от милиции его повезут на кладбище. И уже не завтра, а сегодня.
На улице вставало солнце…
Глава вторая
К моей скамейке в сквере подошел капитан милиции, представился:
– Старший инструктор политотдела Стулов. Полковник Фетров приказал дождаться вас и проводить до РОВД. Там поминки…
– Я бы не хотел… То есть, я хочу поехать на квартиру погибшего…
– Его жена и мать тоже в райотделе. А потом поедете к родственникам. Так распорядился полковник Фетров.
Ехали молча. Меня усадили на переднее сиденье милицейской «Волги» с радио и маячком. Сержант за рулем лихо вел машину, нахально проскакивал на красный свет. Замелькали старые, красного кирпича неуклюжие дома. В одном из них я жил почти десять лет. Огромные, почти в сто метров длиной коридоры, на весь этаж одна кухня – место общих сборищ. Двери комнат – друг против друга. Все общее: заботы, радости, печали. Сюда частенько прибегал Генаша. Моя мама кормила нас, в остальное – не вмешивалась. Уроки готовили сами, гуляли по просторным коридорам всех четырех этажей, встречались с молоденькими фэзэушницами, прибавляя себе в возрасте. Если нам не верили, то солидно доставали красные книжечки ДОСААФ, которые хранили тайну: возраст в них был записан на два года старше…
Райотдел милиции располагался все в тех же старинных двухэтажных домишках, разбросанных на целый квартал.
– А вот и знаменитый журналист товарищ Мартынов, Андрей…, простите, не знаю по отчеству, – сказал Фетров, как только мы с капитаном открыли дверь в Ленинскую комнату.
Столы стояли в три ряда. У дальней стены, возле трибуны, соединены поперечным столом, за которым восседали четыре полковника. Фетрова и Трофима Кузьмича я уже знал. Остальные поочередно представились. Первый оказался заместителем начальника областного управления по кадрам. Второй – Капонин, молодой, подтянутый – возглавлял в облуправлении уголовный розыск.
Трофим Кузьмич усадил меня с собой. С другой стороны стола притулились Татьяна и тетя Дуся. Над трибуной, выше наших голов, в траурной рамке висел портрет Геннадия. Перехватив мой взгляд, Фетров, наклонившись через Кузьмина, зашептал:
– Я дал команду. Все-таки это Ленинская комната… А они и портрет забыли. – Он поднял голову, посмотрел на Кузьмина. Тот вяло сказал:
– Это единственное место, где можно собраться. И занятия проводим, и вечера. Чего ж тут грешного?..
– Вот вы всегда так. Это же место для политических мероприятий…
– Сегодня тоже политическое мероприятие, – сказал Кузьмин, хотел еще что-то добавить, но неожиданно отодвинулся от стола и встал. Медали на его груди тихо звякнули. Он осмотрел зал. Все затихли.