Федор Салтыков, как и его предок, Михаил Иванович, тоже был «ладный» и «складный», но еще и, как говаривали его современники, «до крови жадный». Участников так называемого Медного бунта в Москве Сидора Лапнинского, Михаила Артемьева, Микулу Харламова и Григория Логинова самолично кнутом сеёк принародно, ответственную работу эту палачу не доверил. Да и в другие дни, что называется, в охотку брался за кнут. Кожа потом с тела «ремнями сходила».

Забавы императрицы

Дочь Салтыкова, Прасковья Федоровна, в 1684 году стала женой 18-летнего брата Петра I, Ивана, который, как и Петр, считался государем. Только вот был он «скорбный головою», то есть, выражаясь современным языком, олигофреном.

В 1696 году Иван скоропостиженно скончался. «Соцарица» (другой «соцарицей» была супруга Петра I Евдокия Лопухина) с тремя малолетними дочерьми была взята под домашний арест в подмосковном селе Измайлове. Наведываться сюда разрешали только первенцу Петра Алексею, митрополиту Иллариону Суздальскому, уроженцу села Кириково Нижегородской губернии, да приказчику Аргамакову (Прасковья Федоровна имела большое вотчинное владение под Арзамасом). Позже он станет любовником царской вдовы. Когда тайное стало явным, Аргамакова сослали в Нижний Новгород.

Обладала ли экс-«соцарица» какими-то садистскими наклонностями, доподлинно неизвестно. А вот дочь ее, 37-летняя курляндская герцогиня Анна Иоанновна (ей российский трон достался благодаря дворцовым интригам), показала себя во всей красе.

Первым делом она издала указ, согласно которому тот, кто ронял на пол монету с портретом императрицы, подлежал наказанию батогами. Нельзя было и шептаться в присутствии третьего лица. По его доносу следствие возбуждала Тайная канцелярия. А уж если попал туда, живым не выйти. Впрочем, привлекали к суду даже тех, кто на каких-либо торжествах выпивал меньше бокала вина за здоровье императрицы.

16 декабря 1736 года в Нижний пришла депеша, подписанная Анной Иоановной. «Для пополнения царских зверинцев» требовалось отловить 60 лосей и оленей и в спешном порядке отправить их в Петербург.

Указ императрицы был исполнен. Но лоси и олени в зверинцы так и не попали. «Порфироносная Диана», как ее называли придворные пииты, повелела выпустить бедных животных в парке и сама же их перестреляла. Всех до единого.

Нередко императрица заглядывала в пыточную. Какое-то «непреходящее наслаждение» как выразился её биограф, испытывала Анна Иоанновна, глядя, как подозреваемых в «злом умысле» и тех, кто допускал «непотребные разговоры», подвешивали в «хомуте с вывихом членов и битьем кнутом», как дробили в тисках пальцы рук и ног или, «наложа на голову веревку и просунув кляп, вертели так, что пытаемый изумленным бывал». Не пропускала императрица и прочих экзекуций: когда осужденного вели на плаху или на виселицу, когда клеймили преступника, резали ему ноздри.

Она своего добились. Повсюду в России сновали шпионы и соглядатаи, страх сделался постоянным спутником каждого – и вельможи, и простолюдина. Этот кошмар продолжался почти десять лет – до самой кончины императрицы.

История сохранила немало имен представителей рода Салтыковых. И, как ни странно, почти все они отличались свирепым нравом.

Александр Меншиков, всесильный фаворит Петра I, первый российский генералиссимус, был смещён со всех своих постов внуком Петра, Петром II. Арестовал генералиссимуса не кто иной, как майор гвардии Салтыков. Светлейший князь был крепко побит.

Больше других известен брат отца Прасковьи Федоровны, дипломат Василий Петрович Салтыков, владевший селом Выездная Слобода под Арзамасом. Он был посланником при дворе короля Людовика ХVI, видел, как казнили монарха, но когда Россия разорвала отношения с революционной Францией, остался не у дел и начал срывать злость на своих крепостных. Как-то не верится даже, что человек, который общался с королями, герцогами и графам, прекрасно знал несколько европейских языков, правила этикета, славился своей галантностью и был неотразимым светским львом, мог снизойти до того, что сам до полусмерти порол крестьян, которые вовремя не платили оброк.