Несомненная (и часто критикуемая) пристрастность ивановской поэзии к однокорневым конструкциям объясняется, по-видимому, их эффективностью в достижении стратегической цели распредмечивания референта. Грамматическими силами однокорневых конструкций Иванов как бы раздваивает (растраивает) именующую потенцию одной лексемы и вводит полученные разнонаправленные референцирующие энергии в конфликтные отношения, придавая тем самым однокорневой конструкции антиномичное звучание. Мы называем семантический эффект такого рода конструкций «антиномическим» потому, что в этом отношении ивановская идея обратима: тезис, что за антиномической конструкцией стоит расшатываемый в своем монолитно-предметном понимании референт, в своем обращенном виде означает, что та конструкция, за которой стоит расшатываемый в своем монолитно-предметном понимании референт, антиномична.

Именно в однокорневых конструкциях Иванов, вероятно, усматривал наиболее короткую и удобную дорогу к выявлению искомой им глубинной антиномичности языка: если в разнокорневых конструкциях антиномический эффект предопределен прежде всего лексически и только потом грамматически, то придание антиномического статуса конструкциям, составленным из разных форм одной лексемы, как бы предполагает, что антиномический эффект в данном случае предопределен, прежде всего, внутренним антиномизмом самих грамматических категорий, а не их лексическим наполнением.[86] И действительно, вырвавшиеся из-под власти лексической антиномики и получившие антиномическое звучание однокорневые конструкции в почти чистом (по сравнению с разнокорневыми конструкциями) виде иллюстрируют предполагаемые Ивановым глубинные грамматически-синтаксические антиномии языка.

Так, наряду с временами Иванов, несомненно, антиномизировал залоги (в аналитической лингвистике залоги, как и времена, в большинстве случаев не мыслятся в качестве находящихся в антиномических отношениях), используя игру с ними как одно из основных средств расшатывания именующих потенций синтаксической конструкции.

Узнаваемо ивановский ход в этом направлении – игра с пассивным и активным залогами;[87] она ощутима и в разнокорневых сочетаниях (по типу трансформации аналитического жизнь умерщвляема в символически-антиномическое жизнь умерщвляет или зрение ослепляемо в зрение ослепляет), но особо маркирована и отчетливо обнажена череда залоговых трансформаций в однокорневых конструкциях. Например, аналитическое жертва жертвуется трансформируется за счет смены пассивного залога на активный в символически-антиномическое жертва приносит жертву (Я– жертва – жертвенник творила – Кормчие Звезды, Аскет – 1, 540); свет освещает трансформируется в свет освещаем (И страждет Свет, своим светясь горенъем. /Ах, дара нет / Тому, кто – дар! И кто осветит – Свет? – 1, 741). Обнажена в однокорневых конструкциях и смена пассива на возвратность: из аналитической нормы тварное – то, что сотворено Иванов создает антиномически напряженную символическую форму, предполагающую, что тварь может творить себя: Себя творить могущих сотворил я… (2, 112). Выше мы уже видели аналогичное: правда правит правду, вера проверяет веру.

Эту максимальную обнаженность «приема» в однокорневых сочетаниях Иванов часто использует во всю силу, разворачивая череду залоговых трансформаций вокруг одного глагола вплоть до абсолютной синтаксической инверсии субъекта и объекта. Так, из условной аналитической точки отсчета Творец творит тварь Иванов образует не только уже приведенные сочетания, но и тварь творит творца: И тварь творца творит – непримиримым!