Кирыч держал меч, который недавно собственноручно выковал и рассчитывал, что он прослужит хозяину дольше. Старшина тьмы водил по гарде подушечкой большого пальца – красивое вышло оружие. Он молча передал клинок светлому, не касаясь его рук.

Святогорич поднялся в воздух у стены, уже в немалом количестве увешанной оружием. Вложил клинок в держатели.

В других мирах ему приходилось видеть изображения людей, запечатлённых в мгновение, картинки получались едва отличающиеся от настоящих, хотя жизнь светлый видел насыщенней, объёмней и ярче. Эта стена в Совете была для него чем-то вроде альбома с такими картинками, глядя на неё, он вспоминал руки, которые держались за гарды мечей, тех, чья кровь расплескалась по их лезвиям. Эта стена постоянно заставляла думать и помнить. Святогорич считал, что и остальные чувствуют также, но мнение его пошатнулось. Ты – сам грань между правдой и ложью, ты – мерило, нельзя знать другого человека.

Светлый оглянулся на тёмного, будто желая что-то сказать, но потомок Кира выглядел так, что было понятно – хочет тишины.

И в тишине они разошлись.

Часть II. После.

История

Везение Друджи не вызывало сомнений: прочная власть, родовая крепость с доходом, боевые походы, нажитые в них боевые друзья, зрелый, удачный брак, охотничьи угодья, нередкие пиры, чтобы жизнь не казалась пресной.

Голос рода Деина звучал на Совете ровно и уверенно, его слушали, с ним считались. На каменный кремлинец покушались самые ошалелые, разбойники, сбившиеся в ватаги на загородских трактах, не ведающие, что хозяин ждёт их-не дождётся, любовно натачивая более старый, чем крепость, неброский на вид меч. Меч был ровесником первенца рода. Первого сына звали Даиром, а меч – Сверчком. В шутку, за то, что неизменно всверкивал, будучи доставаемым из ножен. Гарда и рукоять у меча были заурядные, даже простоватые, но очередной хозяин по счастью был воин и умел верно оценивать толковое оружие. Друджи не расставался со Сверчком даже в стенах дома, используя незанятое хозяйственными нуждами время, чтобы поработать оселком или мягкой тряпицей, полируя не знающий осечек булат.

Женился Друджи после девятого похода, в лишённые юношеского пыла и несдержанности сорок восемь лет. Его избранницей стала бесприданница, девица строгого воспитания, не имеющая предложить мужу ничего, кроме крестьянского здоровья и приятной наружности. Сделавшись госпожой, она не превратилась в крикливую зловредную бабу, раздающую указания, её можно было увидеть, чуть зардевшуюся, с неизменно припущенными по стеснительности веками, но слышно её не было. Она очень уважала мужа за то, чем считала себя ему обязанной. По её разумению, её бесприданность приравнивалась к смертному греху, и только святой мог принять себе на шею такую обузу. Друджи относился к жене тепло, потому со стороны их миру да покою можно было только позавидовать. Сначала у них родилась дочь, и родители были ей рады, потом, спустя несколько лет, двое сыновей-погодков, и им радовались тоже.

Так что, когда взбрыкнувшая необъезженная лошадь выбросила Друджи из седла, никто не подумал, что он невезуч. Вывихнул ногу, а другой бы шею свернул.

Хозяин сидел на своём месте в зале, где прошло так много пиров, вытянув поврежденную ногу на скамеечку, сжимая в правой руке меч и кривя губы. Со свадебного дня внешность его претерпела мало изменений – на висках наметилась седина. Зал пустовал, Друджи не любил, когда вокруг него суетятся из-за всяких порезов, вывихов и переломов, сразу создавалось ощущение, что сердобольная родня собралась проводить старика на тот свет. Друджи туда не собирался, а назвавший разменявшего седьмой десяток наследника стариком схлопотал бы по загривку тяжёлой рукой. О замедленном старении знали лишь дети: шестнадцатилетняя дочь и десяти-девятилетние пацаны, как ни тепло потомок Деина относился к жене, особо умной её не считал.