– Как тебя зовут, дитя? – Пыталась разговорить девочку Каце. В ответ девочка молчала и хлопала пушистыми светлыми ресницами. Сейчас, когда девочка перестала плакать, стало отчётливо видно, что у светловолосой малышки, светлые ресницы и… тёмные, почти чёрные глаза. – У тебя цыганские глазки! – Щебетала Каце, – красивые цыганские глазки и волосы, как золото… я буду звать тебя Мири, потому что ты “моя”!

Через приоткрытый полог кибитки Каце смотрела на убегающую вдаль дорогу, нежно поглаживая светлые волосы Мири. Сейчас, в этот поздний час, тёмные глаза девочки были закрыты всё ещё подрагивающими веками, а маленькие пальчики крепко сжимали в кулачке амулет – неправильную шестиконечную звезду…

**

На записывание сна у Веры ушло несколько дней, в лицее было много заданий. Пока Вера записывала сон, постоянно ловила себя на мыслях: "Кто была эта маленькая девочка, которую цыгане приняли в свою семью: Вера из прошлой жизни? Или это была её очень дальняя пра-пра-пра-бабка? Можно ли считать этот сон, тем самым откровением, о котором предупреждала гостья?”

На эти вопросы у Веры не было ответов… Пока не было…

Вера ждала когда же ей снова приснится "сон с продолжением" истории про цыганского приёмыша – Мири. Но продолжения не было несколько месяцев.

Возможно это было связано с нагрузкой в лицее: близилось окончание полугодия, с обязательными итоговыми контрольными и самостоятельными работами, с рефератами и внеклассной работой, с подготовкой к празднику в лицее и кучей других, самых разнообразных дел. Скучать, безусловно, было некогда. Тем не менее по прошествии каждой ночи, Вера с лёгкой грустью, ловила себя на мысли, что ждёт продолжение сна, которого всё не было, до самого начала учёбы. А потом, как бывает на телевидении, видения “включили” и показывали две ночи подряд.

Если первый сон был очень ярким и подробным, то последующие два сна, были короткими и знаковыми эпизодами из жизни цыганского приёмыша. Вера записала в тетрадку и их.

Эпизод первый

Цыгане издревле считали появление детей хорошим знаком. И старуха Гюли, знахарка и уважаемая табором женщина, это подтверждада. Да и сам Бахтало видел, как воспряли духом мужчины и женщины, после удочерения малышки.

Сколько ей лет на деле никто не знал, выглядела она как трёхлетняя, поэтому девочку окружила заботой и вниманием вся община. А Каце, вообще, выплеснула на малышку все свои материнские чувства.

Несмотря на постоянную заботу табора, девочка с тёмными глазами продолжала себя вести отчужденно. Мири не шла на контакт с более старшими детьми и не принимала участие ни в играх, ни в жизни табора. Мири ускользала от прикосновений всех женщин, кроме Каце и старухи Гюли. Впрочем, и Гюли она только однажды протянула руку. Да и то, только чтобы взять засушенную веточку.

Но самое главное – Мири молчала. Каце считала, что девочке просто трудно привыкнуть к чужому языку, поэтому всё своё свободное время она, как могла, учила малышку названию предметов, одежды, утвари, частям тела… В общем, всему тому, с чего начинает изучение мира любой ребёнок. Мири слушала, иногда улыбалась, иногда, крайне редко смеялась, но не повторила за Каце ни одного слова. Вскоре и с этой причудой свыклись.

Наверное, именно спасение Мири оказалось той удачей, которую удалось поймать за хвост. Пережитые ужасы и страх перед церковным преследованием, потихоньку стирались из памяти, как и болезненные воспоминания о последней долгой стоянке табора. Жизнь продолжалась, постепенно налаживалась, всё чаще на пути табора попадались деревни и местечки, в которых мужчинам удавалось подработать кузнецами. А женщины могли за хорошую цену продать искусно сплетенные корзины и, конечно, предсказать счастливую судьбу за звонкую монету всем желающим.