В теософической литературе, которой широко пользуется Шмаков, много подобных авторов. Ссылки на них вызывают подчас одно недоумение. Я ничего не хочу сказать против теософов. Среди них есть много замечательных людей, их неоспоримой заслугой является то, что они дали определенное движение западным умам в сторону «переоценки ценностей». Единственным Первоисточником, заслуживающим серьезного изучения, в области теософической литературы я считаю работы Блаватской. Шмаков часто ее цитирует. Цитирует «под одну гребенку» с ее далеко не равноценными последователями. При этом цитирует «автоматически», не проанализировав некоторых основных позиций Блаватской, которая сама пользовалась и ссылалась на источники, к которым прибегает и Шмаков. Приведу один только пример: и Блаватская, и Шмаков прибегают к Каббале[19] и другим еврейским писаниям. Шмаков – без критического подхода [к] их оценке. Блаватская же пишет: «Что касается евреев, то во всех своих писаниях они обнаруживают основательное знание лишь астрономической, геометрической и числовой систем, символизирующих человеческие и в особенности физиологические функции. Высшими же ключами они никогда не обладали» («Т[айная] Д[октрина]», т[ом] 1, стр. 383). К этому Блаватская добавляет: «Иегова является не очень лестной копией Озириса» (там же, стр. 390). Шмаков и Озириса, и Иегову в одинаковой степени почитает за «оригиналы».

Впрочем, эта «особенность» хорошо замечена и отражена в некоторых Ваших замечаниях на полях. Мне кажется, что интерпретация Арканов Шмаковым во многом выиграла бы, если бы он был более самостоятелен в своих суждениях и подходил бы к прочтению Арканов где-то с позиций своей эпохи, своего времени. Я отнюдь не хочу сказать, что изобилие цитат является минусом его труда. Скорее – наоборот. Но оценка ссылок, особенно если они соседствуют с таким Первоисточником, как Арканы, должна была бы в книге присутствовать в гораздо большей мере, чем это можно обнаружить в выводах самого Шмакова.

Дорогой Николай Васильевич, очень хотелось бы побеседовать с Вами на все эти темы. Надеюсь крепко, что в не так[ом] уж [далеком] будущем мы с Вами свидимся. Сейчас же должен кончать. Посмотрел часы – время близится к отходу автобуса в город, куда я, невзирая на продолжающуюся еще метель, должен сегодня поехать.

Если Елена Павловна еще в Сочи, то не откажите передать ей сердечный привет от нас. Буду писать ей в Ленинград. Может быть, она к нам сможет заехать?

От души желаю Вам всего самого светлого.

Искренне Ваш.

Дорогая Людмила Васильевна,

В моих планах произошли некоторые изменения. Из-за расстройства щитовидной железы Галине Васильевне (жене) врачи противопоказали юг. В результате пришлось отказаться от заказанных билетов и остаться дома. В какой-то мере это пришлось даже кстати, т. к. получили ход и потребовали активных «нажимов» некоторые дела, начало которым вольно или невольно положили Вы. Сейчас эти дела находятся в такой стадии, что я считаю долгом «покаяться» перед Вами и ввести Вас в подробности, посвящать в которые кого-либо иного, вероятно, еще преждевременно. Посмотрим, что получится дальше.

Все дело началось с того, что Вы снабдили моим адресом Татьяну Львовну Шевелеву (Калугину). Она написала мне письмо и поделилась некоторыми планами относительно воплощения в жизнь открытий Термена, о котором я знал еще по упоминаниям Н. К. Среди этих планов было выражено намерение попытаться пойти на сближение с И. М. Богдановой, чтобы на базе квартиры Ю. Н. дать продвижение делам Термена. Я пояснил Татьяне Львовне, что это совершенно безнадежная затея, а попутно подробно изложил, что такое Богданова и ее окружение в настоящее время и как на все происходящее смотрит С. Н. Написал также, что многие дела, которые поднял здесь С. Н., находятся продолжительное время на мертвой точке и даже подаренные при посредстве С. Н. картины, принадлежащие m-me Стиббе, до сих пор к нам не привезены и, как писал мне С. Н., Стиббе была в большом недоумении, почему на ее подарок вообще никакой реакции не последовало.