– Зачем это нужно? – спросила я.

Он на какое-то время задумался.

– Видите ли, все эти факты связаны с великими личностями, в жизни которых были события необычные и миссия которых для нашего столетия была уникальна. И, наконец, несмотря на видимое обилие фактов, мы не можем сказать, что знаем о Рерихах все. Мне кажется, – он как-то смущенно улыбнулся, – что факт, который мы с вами сегодня считаем неважным, может завтра оказаться важным, и наоборот.

Потом я убедилась, что Павел Федорович был глубоко прав, и создала сама «банк фактов», которые мне в данный момент не требовались, но могли быть востребованы в любой момент. И сколько из них, казавшихся ненужными, потом были пущены в ход и осветили по-новому происходящее в жизни Рерихов.

Мы много с ним беседовали о самых разных вещах, начиная с тех, о которых я рассказала, и кончая важными проблемами, связанными с философией Живой Этики, особенно в ее эволюционных аспектах. Беседовать с Павлом Федоровичем было легко и интересно. И очень часто именно тогда я испытывала редкое чувство полного понимания со стороны собеседника. Я написала «редкое», потому что такое со мной случалось не часто, даже с людьми близкими или с теми, которых я знала давно и хорошо. И чем ближе мне был человек, тем реже возникало такое взаимопонимание.

С Павлом Федоровичем у меня возникли те доверительные отношения, которые и привели к полному взаимопониманию. И здесь главная «вина» была его, а не моя. Уверена, такие взаимоотношения с Павлом Федоровичем, инициированные им самим, возникали у него и с другими. Поэтому люди к нему так тянулись. Некоторых к нему привлекали не столько его знания, сколько те человеческие качества, которые мы сами растеряли в разного рода сражениях, волнениях и стрессах.

Я не однажды навещала Беликовых в Козе-Ууэмыйза; мы гуляли с Павлом Федоровичем по старинному парку, принадлежавшему когда-то местному барону, или бродили по лесу, который начинался сразу за парком. И все время разговаривали. Временами в нашем разговоре появлялась странная поспешность, мы начинали перескакивать с сюжета на сюжет, как будто торопились что-то друг другу сказать, точно бы этот разговор был последним. И тогда в живых, всепонимающих глазах моего собеседника появлялась какая-то неведомая мне печаль. Но он ее каким-то особым движением головы стряхивал, и наша беседа начинала течь в прежнем спокойном русле. И каждый раз я уносила с собой что-то неожиданно бесценное, что заставляло меня потом долго, а иногда и плодотворно, размышлять.

Летом 1979 года я прожила в Козе-Ууэмыйза больше месяца. Павел Федорович нашел для меня удобный домик, расположенный на краю поля, около леса. Там я работала с его архивом, без которого вряд ли были бы возможны мои будущие публикации. Павел Федорович и Галина Васильевна, стараясь деликатно мне не мешать, навещали меня по утрам, чтобы, как я полагаю, убедиться, что со мной все в порядке.

В жизни Павла Федоровича самым важным человеком всегда был Святослав Николаевич Рерих. Такой преданности одного человека другому я никогда не встречала. Конечно, в этих чувствах ничего неожиданного не было. Еще когда были живы старшие Рерихи, Павел Федорович переписывался с ними, получал от них указания и советы, а когда в Советский Союз вернулся Юрий Николаевич, он познакомился и с ним и помогал ему до самой его смерти в 1960 г.

Взаимоотношения же со Святославом Николаевичем оказались наиболее близкими и долговременными. Начиная с хрущевской «оттепели», когда стало меняться, хотя и ненадолго, отношение к Рерихам, Святослав Николаевич начал посещать Родину. И Павел Федорович был тем, на кого младший Рерих мог полностью положиться и на помощь которого всегда мог рассчитывать. Во время каждого визита Святослава Николаевича Павел Федорович приезжал в Москву и, находясь все время при госте, исполнял практически обязанности его секретаря. Секретарь из него был высочайшей квалификации: он мог организовать самое сложное дело, свести с кем надо и выполнить многое другое, что значительно облегчало Святославу Николаевичу его непростую жизнь в Москве.