Передо мной сидит Иван, сидит, смотрит на меня, вид глупый – испуганно-удивлённый. С удовольствием отмечаю, что во рту больше нет трубки, но другие трубки ещё имеют место быть. Замечаю идущую из-под одеяла трубку мочеприёмника, в руку воткнута капельница.

– Ну ты как? Дышишь? – не выдерживает Ванька.

Мне становится смешно: в последний раз он был так напуган, когда я в детстве выпал из нашего дома на дереве; чувствовал я себя тоже жутко, но, ко всеобщему удивлению, ничего не сломал. Улыбаюсь. Приятно, что кто-то может так сильно за меня переживать. От осознания моего «неодиночества» внутри тепло, конечно, там есть ряд неразрешённых вопросов, в основном неприятных, но стараюсь пока двигать их поглубже.

– Дышу, Вань.

Он выдыхает, немного расслабляется, откидывается на спинку стула.

– Хорошо, тебе трубку убрали минут десять назад только. Ты сначала так медленно дышал, что было страшно, но вроде ничего, теперь-то же получше, ага?

– Ага.

Несмотря на слабость в теле, вместе с сознанием просыпается и физиологическая часть бытия.

– Вань, тут есть что пожрать?

Он округляет глаза, встаёт:

– Ща найдём.

Пулей вылетает из палаты. Пока жду его, провожу анализ состояния тела. Все конечности выглядят целыми, руки лежат поверх одеяла; медленно приподнимаю – ожогов не видно, аккуратно трогаю лицо; меня вдруг снова насторожил испуг врача при моём первом пробуждении, но лицо целое. Даже ссадин не чувствую. Ванька возвращается с подносом и с врачом.

Я делаю попытку присесть, врач сразу реагирует:

– Ну-ну, давайте без резких движений, я сейчас подниму вас.

Нажимает кнопку, кровать начинает поднимать меня в положение полусидя. Ваня нерешительно стоит рядом, не зная, куда деть поднос.

– Дай мне уже поесть, – нетерпеливо говорю ему.

Он протягивает мне поднос, я беру его в руки, но он не отпускает до тех пор, пока я не ставлю его на колени.

– Я, кстати, хорошо себя чувствую, ложку держать смогу, – с сарказмом сообщаю ему.

Но врач приходит Ивану на помощь:

– Знаете, Александр Николаевич, с вашим повреждением лёгких странно, что вы не то что ложку можете держать, а вообще, что в сознание пришли.

Удивлённо вскидываю брови, но, прежде чем ответить, запихиваю в рот большую ложку геркулеса, с удовольствием жую, запиваю компотом.

– А что не так с моими лёгкими?

– Могу говорить при Иване Сергеевиче?

Меня всё больше удивляет их таинственность, но голод сильнее; киваю и продолжаю жевать.

– Вы поступили к нам позавчера поздно вечером с тяжелейшим отравлением горючим газом. На момент, когда вы поступили, вы уже были в коме; пока мы пытались что-то делать, вы решили умереть. Мы зафиксировали смерть, но спустя двадцать две секунды вы решили воскреснуть, но из комы не выходили.

Она переводит дух; я откусываю хлеб, отправляю в рот последнюю ложку каши.

– Но я же вышел из комы вроде.

– Вышли. По прогнозам должны были выйти не скоро, и то, что вы сейчас дышите самостоятельно, – это чудо.

Проглатываю остатки еды под их неотрывными взглядами. Кома, смерть… чушь какая-то. Чувствую себя очень живым.

– Это всё, конечно, прекрасно, но я хочу в туалет.

– Сейчас позову медсестру, – с досадой говорит врач и пулей вылетает из палаты. Ванька устало садится на стул.

– Добавки бы.

– Ты уверен?

– Уверен. Я голодный и хочу домой, скоро меня выпишут?

– Ты дурак, что ли? Ты сдох позавчера! – Ванька почему-то становится злой и как ужаленный вскакивает со стула.

– Ну, сдох я не до конца, и вообще…

Закончить не успеваю, входит медсестра с уткой. Увидев эту больничную утку, я вскидываю руки в защите:

– Ну уж нет. Простите, я сам в туалет схожу.