Голос его звучал так горько, что я даже спрашивать не стал, ибо такой тон подразумевал, что боец погиб.

Да и некогда мне было сейчас думать о других, я буквально пытался найти себя. А именно – ощупывал своё тело и с каждой секундой, с каждым мгновением понимал, что данное тело со стопроцентной вероятностью, абсолютно, совершенно точно не моё.

Да, я в нём находился. Оно, по сути, сейчас являлось моим и мной. Но это сейчас, а совсем недавно я ведь жил в другом теле и именно то тело считал своим.

«С ума сойти!»

В голове мелькал миллион мыслей и вопросов, главными из которых были всего два: где я, в смысле – где моё тело? И почему сейчас нахожусь в теле чужом?! Причём в теле довольно молодого человека – если и не совсем ребёнка, то юноши.

Об этом говорило множество фактов: и отсутствие давно уже оформившегося животика, и морщин не было, и более мягкая кожа, и пушок вместо привычной щетины, и размер конечностей.

«Это я в безусого юнца, что ль, вселился?! – ошалело подумал я и неожиданно испугался: – А вдруг в девицу?»

Последняя мысль повергла в самый настоящий шок.

Быстрыми и незаметными движениями ощупал себя, чуть согнувшись, будто бы хотел откашляться, и, отметив, что я мужик, облегчённо откинулся спиной на холодную кирпичную стену.

«Чёрт возьми, как бы я хотел сейчас иметь возможность видеть, чтобы хоть точно понять, в кого именно меня занесло».

Мысли бушевали в голове, но сейчас исполнить своё желание я не мог. И дело тут было не только в том, что я сидел в подвале, и рядом вряд ли могло найтись зеркало, а в том, что мне нельзя снимать повязку ещё шесть дней.

Врачи предупредили, что дневной свет крайне негативно будет влиять на сетчатку глаз, так что мне необходимо весь положенный срок не смотреть и всегда ходить с замотанными глазами. Да и после того, как снимут эту самую повязку, надлежало не менее года носить очки с затемнёнными стёклами. Так что в этом отношении разобраться как со своим новым телом, так и вообще в ситуации, именно сейчас я, к сожалению, не мог. Зато мог другое.

– Товарищ лейтенант, извините, у меня к вам вопрос: не подскажете, какой сейчас год?

– Забабашкин, если ты обращаешься по званию, то должен задавать вопрос, как полагается по уставу. Помнишь форму обращения? – ехидно прошептал тот.

– Разрешите обратиться? – понял я его.

Было совершенно ясно, что лейтенанту совершенно не нужно, чтобы я обращался к нему в этой обстановке именно согласно уставу. Очевидно, он тоже очень нервничал, не зная, как нам выйти из данной непростой ситуации. Нервничал и старался за разговором скоротать время, вероятно, обдумывая варианты, которые мы сможем предпринять, чтобы вырваться из западни.

– Разрешаю, – хмыкнул тот и продолжил: – Только я не лейтенант, а лейтенант государственной безопасности. Как ты понимаешь, это две большие разницы.

– Понимаю.

– Вот и хорошо. Что же касается твоего вопроса, то я вижу, Алексей, что ты получил контузию. Скорее всего, при падении ушибся головой. Голова болит? Кровь из ушей и носа не идёт? А то тут в темноте плохо видно – не вижу, есть кровь или нет.

С этими словами он стал ощупывать мою голову.

– Крови нет. А голова немного кружится, – отодвинул я его руку.

– Вот ещё беда, – буркнул коллега по несчастью и на пару секунд замолчал. А потом, будто бы вспомнив, о чём сейчас я его спрашивал, произнёс: – Сейчас 10 августа 1941 года. Где находимся, помнишь?

– Э-э, не совсем, – прошептал я, стараясь осознать и принять полученную информацию, которая была просто шокирующей.

– Посёлок городского типа Троекуровск. Сюда мы с тобой попали позавчера. Наша полуторка угодила под бомбёжку, водитель погиб. Ну а мы с тобой получили ранения, меня в бок зацепило, хорошо, что по касательной, а тебе в глаза земля от взрыва бомбы попала. Врачи сказали, что тебе очень повезло. Осколков не обнаружили. Глаза не пострадали. Промыли и почистили тебе их. Сказали, через неделю будешь как новенький.