– И что, позволь спросить, с тобой случилось, Михаил?

– Кто-то налил лужу в туалете… Я поскользнулся и упал.

– Иди на свое место, Краевский, мы уже и не чаяли дождаться тебя до конца урока.

Под смешки и перешептывания однокашников, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, Мишаня угрюмо отправился на свое место.

***

Вера уже в который раз смотрела на часы. В голове крутились всё новые и новые аргументы для речи, что готовилась на случай, если супруг потерпел в издательстве фиаско. Нет, полного провала, конечно, быть не должно. Издательство само пригласило его на встречу. Но Никита такой гордый, а в рукопись вложено столько души и пота. Он жил своим дебютным романом больше трех лет. Вера прекрасно понимала, что несмотря на дюжину уже полученных отказов, ее работавший сам не первый год в издательском мире муж не отдаст свое детище за бесценок. Самолюбивый нрав не позволит. А меж тем, с первой пробой пера, возможно, это именно то, что стоило бы сделать. Советовать Никите что-либо было нелегко. Он неизменно избегал споров, почти никогда не выходил из себя (многие даже принимали его выдержку за равнодушие), но с завидной последовательностью всегда поступал так и только так, как считал нужным. Большинство женщин увидели бы в подобной самостоятельности принятий решений вызов. И немедленно приступили бы к самоутверждению через попытки доказать значимость влияния собственного мнения на мужа. Но Вера видела в этом силу. Силу, которая ее очаровывала. Силу, которая, даже когда супруг действовал в разрез с ее умозаключениями, давала Вере детское ощущение защищенности под теплым могучим орлиным крылом. Бесценное ощущение.

На лестничной клетке послышались шаги, ключ повернулся в замке, дверь отворилась. Перед поспешившей в коридор Верой появился Никита.

Выдержав несколько секунд театральной паузы с ничего не выражавшим лицом, Краевский медленно вытащил из-за спины руку, в которой красовалась бутылка Moёt & Chandon. В ответ на игривую, вопросительную улыбку жены он тихо произнес, смакуя каждое слово:

– Десять тысяч экземпляров.

Обычно сдержанная Вера взвизгнула не хуже малолетней поклонницы, увидевшей кумира, и бросилась Никите на шею.

– Семь процентов от каждой проданной книги, – добавил он, пока жена радостно зацеловывала его лицо, а потом прошептал ей в ухо причитающийся к процентам гонорар. После этого поведение супруги от повадок юных одержимых барышень уже ничем не отличалось вовсе.

– Поедем отмечать? – радостно спросила она, выпуская наконец мужа из объятий.

– Конечно, поедем. Где Мишаня?

Вера вдруг стала серьезной.

– Тебе стоит с ним поговорить. Мне кажется, что-то случилось в школе.

– А кажется тебе так потому что…?

– А кажется мне так, потому что у него все штаны были мокрые, он, видите ли, упал. Весь обед промолчал. И сидит у себя в комнате с самого обеда, у него, видите ли, уроков много.

– Так. Ты иди облачайся во что-нибудь красивое, а я пока узнаю, что там стряслось.

Когда Никита вошел в комнату сына, тот, сгорбившись в не совсем естественной позе, действительно, что-то старательно выводил в тетради.

– Привет, пап! Как прошел твой важный день? – улыбнулся Мишаня, повернувшись к отцу. Наигранная непринужденность тона была очевидна.

– Скажем так… Нам есть, что отметить, – мягко ответил Никита, сел на кровать и продолжил, – мама говорит, что ты был очень тихим после школы, и твоя одежда была мокрой.

Мишаня поджал губы. Резкое желание разреветься забурлило в горле. Чтобы его подавить, пришлось, прежде чем сказать хоть слово, изо всех сил стиснуть челюсти. От глаз Никиты это не ускользнуло, его лицо стало совсем серьезным. Пауза затянулась, надо было что-то говорить. Врать отцу Мишаня никогда в жизни даже не пытался, тот ни разу не обманывал его доверие и не подводил. Держать историю в себе мочи не было, рассказывать о собственном позоре кому-то еще, было немыслимо. Мишаня набрал в грудь воздух и тихо начал: