Интерес к картине длился ровно пятьдесят семь секунд, а потом Гилберта вновь захлестнула отчаянная скука и потянуло в сон.

«Погодите-ка. Фройлих сказал, что здесь нет видеонаблюдения. Так кто узнает?»

Гилберт осмотрелся и приметил альков в дальнем конце галереи, где никто его не увидит ни с лестницы, ни из лифта. Укрывшись в нише, он сел и закрыл глаза. И вскоре погрузился в сон, в котором они с Хархуфом катались по желобу водяных горок в Диснейленде, показывая миру средние пальцы. На пару с мумией послать на хрен Мауса – разве не стопроцентный способ попасть в новости?

Разбудил Гилберта треск рации. Он неловко снял ее с ремня и чуть не выронил.

– Фэррис слушает, – пробубнил.

– Где тебя черти носят? Я тебя вызывал! – рявкнул Фройлих.

– Прошу прощения. Возникли проблемки с рацией, но теперь все нормально.

– Плевать. Возвращайся к мумии. Рабочие уходят на обед, присмотришь за экспонатами.

Гилберт глянул на часы:

– Но у меня ведь тоже сейчас перерыв.

– Ньюман заболел. У нас не хватает людей, так что придется тебе поесть позже.

– Спускаюсь, – процедил Гилберт сквозь стиснутые зубы, и от его восхищения гангстерской смертью Хархуфа не осталось и следа.

Фройлих уже ждал внизу. Саркофаг был открыт, и Хархуф лежал на спине, уставившись пустыми мумифицированными глазницами на потолочные лампы. Гилберт заглянул в ящик. Судя по тому единственному, что он знал о Хархуфе, мертвецу полагалось быть особенным. Его руки и ноги крепились к внутренним стенкам восковыми печатями с изображением Сета и Анубиса. Гилберт что-то читал о них в Интернете. Мол, один – бог смерти, а второй – что-то вроде дьявола. А может, так в кино показывали. В общем, где бы он это ни видел, убийство Хархуфа вкупе со смертью и дьяволом вызывало в Гилберте нешуточное восхищение.

– Отпад, – выдохнул он.

– Что? Я не расслышал, – произнес Фройлих.

– Говорю, чувака убили, и теперь он весь такой в черепах и дьявольщине.

– Да. Полагаю, это занимательно.

– Не просто занимательно. Это отпад. Хархуф – Оззи среди мумий. Так его и нужно продвигать. Самая мрачная, хардкорная, самая рок-н-ролльная мумия всех времен.

Фройлих с минуту взирал на Гилберта, ожидая кульминации шутки. Не дождался.

– О. Так ты серьезно?

– Хархуф – метал-мумия. Говорю вам. Мы бы продали миллион футболок.

Фройлих кивнул, и безнадега, таившаяся в самом центре его существа, разнеслась по телу, словно искры из-под колес автомобиля. Он мог припомнить дюжину случаев, когда Гилберт давал повод уволить его с чистой совестью. Включая сегодняшний – даже чертову дюжину. Но Фройлих понимал, что проще смириться с этим недоразумением, не способным оберегать даже аквариум, чем возиться с увольнениями и пытаться внушить совету директоров, что охрана им не нужна.

– У тебя интересные идеи, Гилберт, – выдавил он. – Держи их пока при себе. Вдруг украдут.

– Конечно. Понимаю, – кивнул Гилберт, впервые мысленно не желая боссу угодить под паровой каток.

Фройлих похлопал его по плечу:

– Вся команда на обеде. Я вернусь через час. До тех пор ты сам по себе.

– Вы же расскажете совету о моих идеях?

– Непременно. При первой же возможности. Только присматривай за экспонатами.

– Глаз с Оззи не спущу.

– Отлично, – пробормотал Фройлих и направился к своей машине и бутылке, которую держал под пассажирским сиденьем.

Не то чтобы была особая нужда, но в дни вроде этого алкоголь спасал его от желания вытолкнуть Хархуфа из саркофага, занять его место, закрыть крышку и помечтать о быстром, глубоком и беспросветном погребении под тихими песками пустыни.

После пары минут наедине с Оззи, метал-мумией, обострившееся чутье Гилберта отметило два факта: во-первых, он один на этаже, а во-вторых, у него урчит в животе.