– Держись, боец! Долго тебя задерживать не будем. Расскажи, как и с какого расстояния подбил немецкий бронетранспортёр. О ружье тоже расскажи, как оно тебе пришлось? Ну и мы тебя отпустим. Сразу езжай в госпиталь, там тебе окажут помощь.

Задание было несложным, и я, кивнув, в общих чертах поведал о бое, что произошёл ранее: «Увидел нашу санитарную машину, которую преследовали мотоциклисты. Взял винтовку. Побежал. Прибежал к краю поля. Залёг. Всех врагов перестрелял из «мосинки». Затем увидел «Ханомаг». Последним патроном ПТР подбил его. Потом приблизился и расстрелял всех, кто был внутри, из их пистолета-пулемёта MP-40, который изъял, в свою очередь, у одного из ранее уничтоженных гитлеровцев».

– Вот, собственно, и всё, – закончил я и сразу же добавил, едва не позабыв о важном: – Всё это время товарищ лейтенант госбезопасности прикрывал мои действия. Если бы не он, то, скорее всего, мы бы сейчас с вами не разговаривали.

Последние слова не были какой-то лестью чекисту или желанием как-то перед ним выслужиться, нет. Они были чистой правдой. Во-первых, Воронцов действительно прикрывал меня, когда я выдвинулся на зачистку немецкой бронетехники. А во-вторых, если бы он не принёс вовремя ПТР, то ещё неизвестно, как бой вообще бы мог сложиться. Именно лейтенант ГБ, пройдя более километра пешком, притащил столь необходимое в той ситуации противотанковое ружьё, имея при этом тяжёлое ранение в грудь. Поэтому все похвалы, что я сказал, были чекистом более чем заслужены.

– Хорошо. С боем понятно. А что с ПТР? Как оно тебе?

– Да в общем и целом нормально, – пожал я плечами. – Учитывая то, что тех пяти патронов, что я истратил для пристрелки, не так много, чтобы делать серьёзные и долгосрочные выводы, в первом приближении можно сказать, что ружьё неплохо себя показало в реальном бою. Одна механизированная цель была поражена с первого выстрела.

– Ишь «в первом приближении» говорит, – хмыкнул Селиванов. – Это где ж ты таких слов нахватался?

– В школе, – не моргнув глазом соврал я, опять ставя себе всё ту же заметку поменьше палиться и быть позауряднее в выражениях.

«Народ сейчас проще, так к лицу ли мне отдаляться от всех? – намотал себе я на воображаемый ус, решив больше не умничать лишний раз. – Целее буду».

На помощь мне пришёл Воронцов:

– Товарищ подполковник, Забабашкин родом из Москвы. Наверное, в школе нахватался, учителя хорошие попались.

– Хорошие, – согласился с ним заместитель командира дивизии и вернулся к предыдущей теме: – Так значит, говоришь, нормальное ружьё?

– На мой взгляд – да. Во всяком случае, другого у нас же всё равно нет, поэтому будем работать с тем, что имеется.

– Это да, – вступил в разговор комдив. Присел рядом и сказал: – Знаешь, Алексей, мы не просто так интересуемся. У нас на это ПТР Рукавишникова имеются виды. Ты превосходный снайпер, и мы хотим поручить тебе серьёзное дело. Ты как, готов?

– Конечно, – пожал я плечами, а потом, вспомнив, где нахожусь и с кем разговариваю, рявкнул по уставу, поднимаясь: – Да, товарищ комдив!

Встать мне Неверовский не дал, придержав за плечо. Но услышав мой утвердительный ответ, одобрительно кивнул.

– Вот и хорошо, что готов. А вообще, Лёша, – продолжил он, – тебя бы, конечно, не на передовой держать надо, а в тыл следовало бы эвакуировать.

– Э-э, зачем?

– А затем, что умение твоё уникально. Его изучать надо. А изучив, взять на вооружение. Даже представить себе трудно, как изменится обстановка на фронте, если таких Забабшкиных, как ты, станет у нас не одна-две единицы, а, скажем, тысяча, сотня или даже полсотни. Такие снайперы своим метким огнём на длинных дистанциях всех немцев враз перещёлкают. Обернуться не успеем, а войне конец.