Помню, как она делала выход на выборы: наряжалась, вставляла зубы, сразу резко молодея, и надевала беличью шубу. Эту вечную шубу потом носила я, перешивала, отрезала, потом отдала подруге на детскую шубку, и она до сих пор жива где-то на даче: шубку так и не сшили, но не выбросили! Хотя, может, уже и выбросили. У бабы Кати был целый сундук с приданым: постельное и нижнее белье с вышивками и мережками. А еще покрывало, ткань которого меняла свой цвет с красного на синий, это меня очень занимало.

Баба Катя часто брала меня в гости к своей племяннице Нонне. У нее был сын Сережа – то ли помладше меня, то ли, наоборот, чуть постарше, уже не помню. Ехали на троллейбусе через Крымский мост, разукрашенный фонариками – чаще всего на какие-нибудь праздники: майские, октябрьские. У Нонны был крошечная злобная собачка, которую я боялась: она кусала за ноги и бегала, цокая коготками по паркету – той-терьер или карликовый пинчер. Было смешно, когда потом Нонна завела боксера – точно такой же окраски. Этот был добрый и слюнявый, хотя и страшный на вид.

Я любила эти поездки: все другое, не как у нас! И лифт! Только меня везде укачивало, и помню, как в троллейбусе бабушку оговорили за то, что она меня посадила, а сама стояла – я ростом была уже с бабушку. После этого прошла целая жизнь, Нонны давно нет в живых, не знаю, что с Сережей – он был переводчиком с испанского. Не знаю, помнит ли он, как приезжал к нам в Расторгуево в гости, и мы с ним прыгали с крышки сарайчика в сугробы…

Не хочется вспоминать плохого, но отношения у мамы с бабой Катей были ужасные: мама не приняла ее в качестве мачехи, и они всю жизнь воевали, хотя я поняла это, только став совсем взрослой. Мы съехались с бабой Катей и какое-то время жили вместе – это был ад. Она любила поскандалить, умела очень ловко попадать на все мамины больные места, да и с головой у нее становилось все хуже, так что, учитывая мамино психическое состояние, можно представить, каково нам было.

Нет, не хочу.

Хочу вспоминать только хорошее!

Баба Катя любила меня – а я ее.

Она и всех Перовых любила, да и маму тоже, заботилась о нас.

Светлая ей память!

Мама

Моя мама, Перова Зинаида Николаевна родилась 27 декабря 1927 года. В семье уже было двое сыновей – Сергей и Михаил, позже появился на свет Евгений – мама была ему нянькой. Как я уже писала, Зина была очень привязана к своей матери, но и побаивалась. Одно из ярких воспоминаний детства: Софья взяла Зину с собой в Уваровку, сама ушла куда-то по делам, а девочка осталась сидеть в телеге. Вдруг лошадь тронулась с места и пошла, Зина сильно напугалась, но, к счастью, какой-то прохожий мужик остановил лошадь. Но самое ужасное приключение было с ней весной – она провалилась под лед, переходя овраг. Зина так боялась гнева матери, что, придя домой спряталась под кровать прямо в мокрой одежде. Конечно, тяжело заболела, отвезли в больницу, где «оживляли», как она рассказывала, а потом заново учили ходить: у ребенка отнялись ноги. Скорее всего, именно поэтому и возник потом у мамы деформирующий артрит, изуродовавший ей бедренный сустав.

Вот что мама успела мне рассказать про свое детство: школа, где она училась, была за речкой, четырехклассная, построена еще до революции. В нее ходили дети со всех окрестных деревень: Липунихи, Григоровки и Лусоси. Большое одноэтажное здание: четыре класса и учительская, там же при школе было жилье директора, пристроенное сбоку. Учительницу мамы звали Ольга Ивановна, директором был Василий Иванович. Мама рассказывала, что перед самой войной учительницу арестовали и дети (!) ходили толпой в сельсовет протестовать. Мамины старшие братья были, конечно же, комсомольцами и часто спорили с дедом о политике. Дед был настроен скептически и, похоже, все прекрасно понимал.