Проухал филин. От его крика Петя встрепенулся на скамеечке автобусной остановки, раскрывая глаза, и тотчас зажмурился от света фар приближающегося автобуса. ПАЗик остановился как раз, когда Петя проморгался. Он зашёл в открывшуюся перед ним дверь автобуса, ощущая, как странно и тяжело болит его голова. В автобусе опять никого не было, кроме давешнего шофера. «Двадцать рублей», – хмуро сказал водила, трогаясь. Петя залез в карман брюк за приготовленными двумя десятками и удивился тому, что дно кармана мокрое. Взглянул вниз и увидел, как со складки пропитанной влагой ширинки упала капля крови на грязно-желтый потёртый линолеум пола автобуса. Он вдруг почувствовал сильную резь внизу живота и неожиданно для себя начал проваливаться в черноту.

Очнулся Петя от тепла и яркого света. Он лежал на кровати, стоящей в небольшой комнате, со стенами и потолком, выкрашенными в белый цвет. Напротив него было большое окно, в котором ярко светило солнце. Солнечный свет падал на его лицо и серое шерстяное одеяло в белом пододеяльнике, покрывающее тело. Петя догадался, что он в больнице, вспомнил вчерашний кошмар и немедленно провёл ладонью по лобку и ниже. Его сердце учащённо забилось от страха, когда он под своим детородным органом почувствовал бинты, плотно перетягивающие промежность. Не обращая внимания на боль, рывком сел. У изголовья кровати увидел стул, на который был наброшен серый больничный халат, накинув его, вышел из комнаты, нашёл туалет, помочился. Вернулся обратно и опять улёгся в постель, тревожно пытаясь вспомнить, что же с ним произошло. Через какое-то время случайно взглянул на окно и за стеклом, над подоконником, увидел несколько женских лиц. Наблюдательницы с улицы молча рассматривали его, а он равнодушно отвернулся к стене.

Петя щипал травку, ощущая, как приятно солнышко нагревает спину. Рядом умиротворённо паслись овцы. Ночной ужас можно было бы забыть, если бы не рана в паху, которая напоминала о себе, когда он вздрагивал волнообразным движением тела, отгоняя мух и оводов. Впрочем, рана была неопасной, он понимал, что она скоро заживет, и поэтому не мешает с удовольствием жевать и удовлетворённо замечать, как овцы неторопливо перемещаются вслед за ним по лугу, признавая в нём вожака. Петя не почувствовал опасности, когда всё ещё хромающий пастух приблизился к нему. Он с удовольствием взял из его рук сухую корочку хлеба и удовлетворённо захрумкал. Хозяин подвёл его к изгороди из жердей и снова угостил сухариком, поэтому Петя не испугался, когда человек опутал ему верёвкой передние ноги. Он встрепенулся только, когда почувствовал верёвку на задней ноге. Но сопротивляться было поздно, в секунду он был опрокинут на спину, его ноги были связаны и прикручены к жердине изгороди над его головой. Петя жалобно замекал, стесняясь овец, беспристрастно рассматривающих его согнутого, связанного, обездвиженного, прикрученного всеми четырьмя ногами к жерди, расположенной высоко, так, что он почти висел на ней, едва касаясь земли только крайней точкой в изгибе позвоночника. Ему было очень неудобно, даже больно, и он не понимал, зачем хозяин поступил с ним так нехорошо. Пастух достал из сумки две палочки, зажал ими основание Петиной мошонки и крепко-крепко перевязал верёвкой. Сделал разрез по коже над зажимом и оголил яички. Ухватил одно, крепко сжал и с силой потянул. Тупая боль сдавленной тестикулы смешалась с дикой резью от вырываемых из тела нервов и жил и заставила Петю завопить и заплакать. Живодёр, не обращая внимание на его эмоции, засунул нож прямо во внутрь растерзанной мошонки, к животу, и частыми надрезами не острого ножа стал перерезать натянутое струной соединение яичка и брюшины. Дикая боль, заполонившая Петю, заставила его ожидать ампутацию, как спасение, желать это. И действительно, вдруг боль затихла, на секунду Пете стало спокойно. Но почти сразу нахлынула вторая волна страдания, заставив его снова выгнуться, дрожа мелкой дрожью, и закричать – победитель принялся тянуть и отсекать второе яичко. После Петя, не шевелясь, свисал с жердины связанный, плакал, прикрыв веки, чтобы не встречаться взглядом с обступившими его овцами, которые, лениво пожевывая травку, c любопытством наблюдали процесс кастрации. Ему было жалко себя, страшно от того, что так внезапно и жестоко случилась безвозвратная потеря и жизнь его вдруг, через насилие, изменится. Но ушла боль, которую он только что дважды пережил, и это давало покой истерзанному телу. Через какое-то время хозяин увидел, что кровь перестала течь, свернулась. Он подошёл к замершему козлу, отогнал от раны мух, склонился над ним и иглой, с продёрнутой в неё суровой белой нитью, сшил края кожи, топорщащиеся над деревянным зажимом – всё, что осталось после отсечения мешочка мошонки. Петя, чувствуя неумолимый напор иголки, слабо подёргивался и всхлипом сопровождал каждый прокол. Закончив работу, пастух перерезал верёвки на палках, сдавливающих основание уже ненужной кожи, распутал ему ноги, поднял. Петя взглянул на стадо. Увидел на лицах овец неподдельное глумливое любопытство, и они рассматривали его, изменённого. Сострадание он не почувствовал. Волна стыда накатила и поглотила его целиком.