– Б…ь! – неожиданно с чувством выдал он матерную конструкцию. – Лаврентий, твою мать, ты совсем е…ся?! – посеревший от страха Берия покачнулся и едва устоял на ногах. – Совсем? Какой, к х…м, Павлов?! Какой Жуков? Какая, к х…м, группа?

Сталин резко схватил лежавшие на столе бумаги и с силой их кинул в лицо наркому.

– Б…ь, нет никакой группы! Понимаешь, нет! Нет! – слова он будто гвозди вколачивал. – Вот, это заключение твоей же группы! Все это писал один человек! И бросили в одном городе, в один почтовый ящик! И, б…ь, многое же из этого оказывается правдой! Ты понимаешь?! Какая, к черту, спецгруппа? Да с него пылинки сдувать нужно! Пылинки!

Для Сталина многое из этих писем и впоследствии тайного доклада Жукова оказалось настоящим откровением и, более того, жестким ударом по его самолюбию. Конечно, вслух он не говорил, какой он гениальный полководец, но где-то в глубине его души бродили похожие мысли. А оказалось, что страна-то со всеми ее десятками тысяч танков, самолетов и пушек и не готова к современной войне…

– Хоть землю рой, но найди его…

Окрестности г. Бреста

Грунтовая дорога на северо-запад, к границе

Затуманенными глазами я смотрел на петляющую грунтовку, на деревья, наступающие на дорогу, и все более отчетливо понимал всю бессмысленность этой поездки. «Да что же это я? Так и брошу все? Поеду в это проклятое село, в белорусскую глухомань, и спрячусь там под женской юбкой?» Ведь получится все именно так! Все самые тяжелые годы он просидит в безопасности, в тепле, сытости, пока остальные, в том числе и его родственники, будут молча умирать в окопах, за рычагами танка и станка.

И он так живо себе представил эти картины, что, даже не ожидая от себя, застонал. Тихо, тоскливо… Благо сидел он в кузове, и поэтому стон его никто не услышал.

Однако доехать до места в этот день так и не удалось. Примерно через пару километров на дороге нам встретился милиционер. Размахивая пистолетом, он кричал, что впереди какие-то уголовники напали на сельсовет и срочно надо ехать в город, за помощью. Словом, через час-полтора мы были снова в городе у Фомина.

Тот еще утром отправил свою семью на восток, поэтому разместил нас в своей квартире. Тогда же он сказал, что придет поздно и просил сразу же ложиться спать и его не ждать.

Больше ждать я не мог и решил действовать этой же ночью.

И выждав для верности с полчаса, пока все уснут, я тихо выбрался из кровати, осторожно пробравшись через закутавшуюся в одеяло Настю. «Развалилась как мамонт. Не пройти, не проехать… Чертова дверь, хрен откроешь». Через дверь я уже попал в длинный коридор, в конце которого горел свет. «Фомин-то пришел, кажется… Хорошо».

Помня, что спешка нужна лишь при одном деле, я не торопясь заглянул из коридора на кухню. Увиденное там меня сначала насторожило. Полковой комиссар сидел у раскрытого окна с зажженной папиросой и негромко разговаривал с… самим собой.

– Что, Ефимушка, не ожидал такого бардака? – ворот его кителя был широко расстегнут, демонстрируя голую шею. – Б…ь, десять лет готовились – готовились-готовились! – готовились, а оказалось, ни хрена-то мы и не готовы! Вот так-то!

На столе перед ним стояла початая бутылка водки и наполненный на половину стакан.

– Как же так, Ефим? – запрокинув голову, он медленно выцедил стакан. – Скажи мне, как же так могло случиться? В газете пишут, по радио говорят, инспекционная рожа с высокой трибуны говорит, что все в порядке, все хорошо.

Комиссар явно был пьян и сильно на взводе вдобавок.

– И сам ты, мил друг Ефимушка, тоже писал туда, – пьяно улыбаясь он посмотрел на потолок. – Что все в порядке во вверенных тебе соединениях. Писал ведь? – самому себе же он вновь кивает. – Писал, а как же? Войсковые соединения… стрелковые части, – время от времени он икал, заглатывая слова и целые предложения. – Демонстрируют высокие успехи в военной подготовке и политическом… И способны единым мощным ударом нанести поражение любому врагу… Б…ь! А на самом деле, Ефимушка?