Сняв ползунки и расстегнув памперс, я поморщилась. Роман Безотчествович умел подгадить – причем во всех смыслах этого слова.

– Ну и что мне с тобой делать? – спросила я у ребенка, который ответить мне никак не мог. Пришлось взять младенца и понести к раковине, где я и подмыла его, как смогла. Впрочем, вопрос отсутствия памперсов это не решило.

Поэтому я не нашла ничего лучшего, как замотать его в пеленку (запас которых лежал стопкой на полке столика) и собраться идти на поиски подгузников. Этот несостоявшийся забег прервало появление Светланы Ивановны. Я застыла с ребенком на руках, когда в палате появилась каталка, на которой лежала бледная женщина, а рядом с ней – точно такой же младенец, как у меня.

– Вот, Беляшкина, знакомься. Соседка твоя. Родила, конечно, зная обо всем, но ей это не помогло.

Врач смотрела за тем, как девушка с каталки встает и безучастно перекладывает младенца с рук в кроватку. Потом повернулась ко мне.

– А ты что тут стоишь как Ленин с бревном?

– Я не знаю, где мне памперсы брать, – призналась я.

– Как где? А с собой разве… – Она снова нахмурилась и махнула рукой: – Точно. Какие памперсы с собой, когда ты вот так родила? Ладно, выдадим. Но родственников попроси пачку купить для новорожденных. Пусть привезут.

И она удалилась. А я так и стояла посреди палаты, прижимая к себе Романа, и не могла разобраться в том, что испытываю. Одно знала наверняка: главное желание, которое испытываю – сбежать.

Через час жизнь наладилась. Ребенок обзавелся двумя памперсами, был приложен к груди, что ему очень понравилось, а я – накормлена обедом. Картошка и мясо, не слишком сытно, но вкусно.

Моя же соседка так и продолжала лежать и безучастно смотреть в потолок. И я бы занялась ее проблемой (например, спросила, что не так и почему она расстроена) если бы меня не занимал совсем другой вопрос. А именно – как позвонить бабушке и сознаться ей в том, что она теперь прабабушка.

Это и озадачивало меня в последнее время, когда я вертела в руках телефон и не понимала, что должна сделать и в какой именно последовательности. Даже возникла трусливая мыслишка растянуть признание на ближайшие пару дней. Встречаться мы с бабушкой были не должны, а соврать, что я звоню из дома, было легче легкого. Но это потом стоило бы мне очень дорого.

– Але, бабуль! – откашлявшись, произнесла я после нескольких гудков. Бабушка, как это всегда бывало, подошла к телефону не сразу.

– Оксана! А я как раз к тебе собралась. Варенья из аронии сварила, привезу.

Вот тебе и раз! Варенья она мне привезет.

– Бабушка, я сейчас в роддоме! – призналась я и дыхание в зобу сперло.

– Ты где сейчас? – не расслышала Лидия Федоровна.

– В роддоме!

– А что ты там делаешь?

И как же ей во всем признаться? Как сказать, что у меня целый младенец на руках?

– Я родила, бабушка.

– Что ты? Я плохо слышу!

– Я родила! РОДИЛА!

– Кого родила?

– Как кого? Ребенка!

Господи, дай мне сил! Пережить это молчание, которое вдруг возникло, и бабушкин инфаркт, если он случится. А это весьма возможно.

– Оксаночка, какого ребенка?

Какая же растерянность была в голосе бабушки! И вот что прикажете с ней делать?

– Обычного. Почти четыре килограмма. Романом назвала. – Я всхлипнула от того, что накатили эмоции. Или это было осознание того, что со мной случилось на самом деле? – Ты приедешь, бабуль?

– Я приеду! Ты не врешь же мне?

– Не вру!

– И диету тебе прописали?

– Не прописали. Но наверно жирное нельзя… и острое. И соленое!

– А сладкое можно?

– Сладкое можно…

– Я еду к тебе, Оксаночка! Только пирожков на скорую руку испеку и сразу приеду!

Вот и все. Вот я и призналась бабушке (хотя очень сомневалась, что она все поняла правильно). Но пути назад у меня не имелось. Да и рядом с родным человеком я буду чувствовать себя увереннее. Вот об этом и буду думать, пока не приедет бабуля!