Он сходил в вагон и принёс четыре бутылки пива. Надо было бы купить шампанского, но денег не осталось совсем. А занимать он не умел.

Сержант поставил на сколоченный из толстых досок стол кастрюлю с борщом, сковороду с картошкой и тарелки. Грибы с картошкой и сметаной были похожи на те, которые он ел когда-то в другом месте, на другом конце огромной страны и совсем с другими людьми. Но это было в другой жизни. Совсем в другой… Может, он даже прочитал где-то об этом.

Пиво запенилось в стаканах. Сержант посмотрел на вялую пену, пузырьки, прилипшие к стенке стакана, и улыбнулся. Он поднял стакан.

– Сегодня день моего рождения. Ура.

Петровна встала из-за стола и торопливо ушла в вагон. Она вернулась, бережно неся полбутылки водки улан-удинского «розлива», заткнутую обрезанной пластиковой пробкой от портвейна.

– Что ты, разве можно так. За такое дело надо водочки. А пиво оставь к грибам.

Она разлила водку в два стакана поровну и взяла свой.

– Знаешь, сержант, тебе скоро домой ехать. Пусть у тебя там всё будет хорошо. Пусть родители не болеют. Пусть друзья вернутся со службы живы-здоровы. Пусть девчонки за тобой бегают. А главное, чтобы дело, которым займёшься – получалось. За тебя. Сколько тебе теперь?

– Двадцать четыре, – сказал сержант и одним глотком выпил.

В Душанбе было очень жарко. Он сидел на лавке в привокзальном сквере. Сильно болела голова. Хотелось прилечь в прохладе и пить холодную воду. Но лечь было негде. Он только накануне закончил работу в горах и спустился в город. Сдал рюкзак в камеру хранения. Денег хватило только на билет. Ночевал он в парке на берегу пруда. Ночь была душная, ныли комары.

За два месяца в горах он обгорел, оборвался и сильно устал. А поезд будет только ночью, и его надо где-то дожидаться в этом чужом, жарком и пыльном городе. Он сидел, закрыв глаза и пытался забыть про боль. Мимо ходили люди. Кто-то задел его ногу и остановился. К нему уже подходили привокзальные менты, поэтому он не сразу открыл глаза – дремал.

– Чего грустишь, парень!

Голос был женский, неприятный. Женщина была пьяна. Надо же, пить в такую жару… Она тяжело опустилась на лавку и вздохнула.

– У нас мент бутылку портвейна забрал. – Ей хотелось поговорить. – Мы тут с мужиком взяли бутылку, на лавочке её открыли. Подъезжает коляска. Не положено! Нас везти в отделение не захотел, а полбутылки отнял. Падла…

– Пересядь на другую лавку. Я сплю.

– Ты что лавку купил? Не злись, самой тошно. Ты что, уже датый?

– Отстань. Пить я не хочу и денег у меня нет. Гуляй.

– Тебе что, некуда пойти? Да ты открой глаза.

– Я не хочу никуда идти.

Всё-таки он открыл глаза. Рядом сидела баба непонятного возраста и неопределённых занятий. В горах он соскучился по женщинам, но это было совсем другое.

– Можно переночевать у меня. У меня есть комната. И выпить найдём.

– Проваливай, – не выдержал он. – Я не люблю ночевать в каталажке.

– Дурак.

Она встала и покачиваясь пошла по дорожке к вокзалу, а ему стало ещё хуже.

Его преследовали запахи прошлого, вкус и вид вещей, которых он был лишён. И чем меньше он старался об этом думать, тем сильнее вдруг всплывали и наваливались они, вызванные случайным запахом или видом забытой еды.

Во время ночного наряда в окно вошла волна тёплого воздуха. Она пришла из степи и принесла немного запахов. Сухие и слабые, они напомнили о далёких ночах, которые пахли морем, виноградом, просоленными камнями и цветущими южными кустами. И что-то внутри сжалось и зашевелилось. Вспомнилось тёплое утро на светлой веранде старого деревянного дома. Веранда заросла виноградом и синие грозди изабеллы светились среди зелени резных листьев и лучей солнца. То утро пахло яичницей и свежим хлебом, салатом из помидоров с яблоком, мелко порезанным в тот салат, яблочным соком и молодым вином. Ещё оно пахло утренним садом и морем. Они сидели за столом и не спеша ели яичницу, салат и запивали вином. Это был отдых.