– Хорошо. Вы ведь знаете, что происходит с рублём и с ценами. Где будут цены через шесть месяцев – неведомо. Я готов подождать до декабря. Но вы прямо сейчас, на бланке своей конторы напишете мне расписку, что не позднее пятнадцатого декабря вернете сумму долга, умноженную на десять. Эти четыре свидетеля распишутся, и вы поставите печать отдела кадров – раз уж мы так удачно здесь расположились. Второй вариант. Мы фиксируем сумму вашего долга в долларах на день устроенной вами аварии. И вы обязуетесь до пятнадцатого декабря вернуть сумму в рублях по официальному курсу, который будет в тот день.

Он говорил медленно и следил за лицами участников переговоров. Повисла пауза.

– Погуляйте, пожалуйста, немного в нашем парке, – неожиданно сказал один из сидевших у стены. – Мы обсудим ваше предложение.

Через полчаса он вышел из кабинета кадровика с рюкзаком, в котором лежала вся сумма долга. Дело было закончено. Вместе с ним вышел человек, предложивший ему погулять.

– Этот хмырь, – он назвал фамилию замначальника, – известная скотина. Здорово вы его… Пойдёмте, я вас провожу через проходную.

Возле проходной сопровождающий пожал ему руку.

– Вы поступили правильно. В декабре он бы вам ничего не отдал.

Неделя потребовалась на ремонт машины. На армянском сервисе, который располагался в каких-то гаражах недалеко от места аварии, ему всё сделали быстро и достаточно неплохо. На покраску денег не хватило, и в Париж он поехал на битой красной жигулёвской «пятерке» с белыми от шпаклёвки боками.

Через две недели он уже лежал на песке широкого пляжа возле Аржеле-сюр-Мер – что на границе с Испанией и смотрел на тёплые воды Средиземного моря, в которых плескались его сыновья. Вакансы у французов ещё не начались и пляж был почти пустой.

Все сопки здесь – как кочки в тундре, похожи между собой. По одним и тем же жёлто-зелёным холмам ползёт проволочное заграждение, равнодушно деля землю на свою и чужую. Это – государственная граница. А посмотрев на сопки и не заметив проволоки, ни за что не догадаешься, что здесь – внизу – ещё «наша» земля, а вон на той вершинке – уже «чужая». И ведь в самом деле чужая. Об этом всем желающим сходить в лесок на том склоне за грибами сообщат вооружённые пограничники. И река тоже здесь ещё наша, а за тем поворотом уже не наша.

Иногда там, в верховьях, на чужой земле идут сильные дожди, и тогда всю равнину на нашей стороне заливает мутное море. Посёлок тоже заливает, и жители нижней его части садятся в лодки и на две-три недели едут гостить к родственникам в верхний посёлок, за железную дорогу. В самые сильные разливы вода подбирается к насыпи, но никогда не переходит её, а потихоньку подгрызает. И тогда, после окончания наводнения, мужики-путейцы в грязных оранжевых жилетах, ругая стихию, сидят у костра, пьют самогон и смотрят, как бабы в таких же грязных жилетах поправляют насыпь.

Цены на местную картошку в такой год сильно повышаются и её ездят покупать в дальние посёлки. Чтобы завозить картошку «из центра» в поселковые магазины – до такого пока не додумались. Да и откуда завозить? Из-за Урала, из центральной России в Забайкалье? До такого точно надо додуматься.

Хотя, кое-кто сумел получить участки под огороды на нейтральной полосе, в той её части, которую не захватывает разлив. Один из них – дед Тимоха. Его огород – неподалёку от железной дороги, и пассажиры пекинского поезда, четыре раза в неделю проходящего мимо, с удивлением смотрят на старика, копающегося в ничейной земле. Зато сторожить не надо, – смеётся дед Тимоха. Его помятое временем, загорелое до цвета обожжённой глины лицо сморщивается, – ребята с автоматами охраняют.