— Всё! С меня хватит. Я забираю ключ.

— Истеричка! — комментирует моё решение Дашка, в целях безопасности отступая подальше.

— Называй меня как угодно. Главное, не забывай, что трое сособственников из семи не собираются избавляться от недвижимости в этом доме.

— Ты мне жизнь рушишь! — кричит Дашка.

— Тро-о-о-е-е, — напеваю я.

— Дед с бабкой скоро один чёрт помрут!

— А вот не надо нас хоронить! — возмущается Василий Александрович.

— Кого хоронить? Неужто Юлия Дмитриевна из двадцать второй преставилась? — из кухни, расположенной в конце коридора, выглядывает Серафима Аркадьевна. Корюшку она умудряется жарить в платье с белым кружевным воротничком, в серьгах с янтарём и причёской, которая, хоть её и не укладывали стилисты, сейчас выглядит определённо лучше моей.

— Чур тебя! Сегодня видел её на Мойке. Была наша милая Юлия Дмитриевна живей всех живых. Это нас с тобой, Симочка, Дашка хоронит…

— Ай, да ну вас всех! — психует та и прячется у себя, оглушительно хлопнув дверью. Свет мигает. В коридоре гаснет единственная рабочая лампочка. В наступившей тишине слышится, как шуршит, осыпаясь на пол, штукатурка. И тихий вздох Симочки:

— Пойдемте, что ли, есть, пока все живы.

— Да что нам будет? — оживляется вечно голодный Димка.

— Мало ли что? Дарья решительно настроена нас всех отсюда выжить. Глядишь, и по головам пойдёт.

— Ничего она не сделает. Если мы не захотим своё продать — никакой сделки не будет. Рычагов воздействия у неё на нас нет.

Кухня у нас, как говорится, чистенькая, но бедненькая. Сохранившаяся лепнина на потолках странным образом контрастирует с обшарпанными, выкрашенными уродливой зелёной краской панелями. Пол застелен каким-то жутким линолеумом, под которым, как я подозреваю, сохранилась аутентичная плитка. Газовые плиты и стиралки стоят вдоль двух стен. Над ними висят разномастные кухонные шкафчики разных эпох и оттенков. Есть тут и шикарная печь в изразцах, которую, слава богу, никто не успел снести. Я мечтаю, как в один прекрасный день всё отреставрирую… Вообще всё здесь отреставрирую и ка-а-ак заживу! Это будет прекрасно!

— А вот не скажи! Я таких историй наслушалась — закачаешься. Тут риелторы чёрные орудуют, — понизив тон, шепчет Симочка. Я обычно в посиделках на кухне не участвую, но тут уходить не спешу.

— Ну что они сделают? Всех нас поубивают?

— И такое было. Помнишь, Вась, что с Олимпиадой Григорьевной приключилось?

— И что же?

— У Олимпиады была большая квартира в доме на Кузнецкой. Потолки как у нас — больше четырёх метров, комнат пять или шесть. У неё отец, знаете ли, генерал. Вот и выделили…

— И?

— Захотел эту самую квартиру приобрести какой-то богатей. Олимпиада ни в какую. Как можно? Родовое гнездо! Тот ей какие деньги только не предлагал… Олимпиада — в отказ! И что же ты думаешь? Начинает она хиреть. Из цветущей женщины буквально за пару месяцев превращается в ссохшуюся старуху. Врачи только руками разводят. И тут Олипиада вспоминает, что все её беды начались после визита интернет-провайдера. Полезла она, значит, в эту коробку, а там…

— А там? — широко распахнув глаза, интересуется библиотекарша.

— А там какой-то пузырёк. Травили её потихоньку, вот что! Эти самые чёрные риелторы.

— Ужас какой. Не думаю, что сейчас это возможно, — взволнованно замечает библиотекарша.

— Такое, может, и невозможно, да, — соглашается Симочка. — Но людей можно выжить и по-другому.

— Например?

— Продаст, допустим, Дашка свою квартиру какому-нибудь наркоману. Он нас всех и выживет потихоньку…

— Какие-то это страшилки, — вздыхаю я, сладко, до хруста в костях, потягиваясь. Димка сидит, вовсю уплетая корюшку с молодой картошкой. Библиотекарша не ест, кутается в безобразную серую кофту, хотя на дворе лето. Холодно ей, что ли?