…Замысловатая тяжелая вывеска в виде странной сторожевой башни, похожей на шахматную ладью крепилась массивными чугунными цепями, в бликах от восьмигранных фонарей манила, зазывала и проходя мимо, уперев в нее взгляд, Манько непроизвольно остановился, как будто остерегаясь чего-то, и глухо долго-долго смеялся потом, разглядывая вывеску. «Врачи пить запретили… Но я же урод! Инвалид! Через год-три – крышка! Потерянный человек. Да что, собственно, терять, мне в этой жизни, если я каждый день там видел смерть, если сам шел по краю? Что?» Им овладело невыразимое отчаяние и решительно потянув за ледяную, ожегшую пальцы ручку-шишку – в нос тотчас ударил застоялый прелый, кисловатый запах, вошел во внутрь, осторожно ступил, держась за перила, на скользкую («Не поскользнуться б, не упасть здесь»), грязную лестницу, залитую зеленым светом бестеневой лампы, едва справляясь с сердцебиением, направился вниз, в подвал, откуда поднимался, плыл навстречу плотный дым сигарет и доносился не вполне ясный, сливающийся в шум разговор подвыпившей толпы чувствуя, как в душе начинает бередить, раздражаться больное место. Он встал в очередь, взял кружку, огляделся, выбирая стойку так, чтобы удобно было наблюдать, и притулившись в уголке под резными черными багетами, принялся изучать зал.

В зале стояли мужчины угрюмые и веселые, помятые и гладколицые, жалкие и нахохлившиеся, словно задиры воробьи, пили, говорили, жевали, но Манько уже не презирал их, как после возвращения, а вслушиваясь, старался понять, чем живут они. Кто встретил друга и радовался, кто сплетничал – кстати, мужчины в этом деле сейчас преуспели, кто в чем-то раскаивался, кто давал советы или сетовал, или обсуждал с сигаретой в зубах спортивные новости, прогнозируя ход хоккейной баталии, кто просто говорил о пустяках, спорил, кто с жаром разбирал политические события. И слушая эти бесхитростные разговоры, потихоньку отпивая холодное пиво, Манько пристально наблюдал за всем происходящим, что-то мешало, что-то неотступно тревожило, и с постепенно нарастающим чувством, что и за ним кто-то наблюдает, он стал еще зорче вглядываться в зал, отыскивая среди десятков пар глаз те, и не ошибся.

Высокий широкоплечий парень с уставшим лицом и несколько нессиметричным носом, стоявший за стойкой, прищурившись, таясь, смотрел на него, из-за голов, наклонившихся над кружкам! Манько почему-то стало не по себе, и он сделал вид, что косится на янтарную жидкость в бокале, но странного парня из вида не упускал, тот же, после некоторого колебания, взяв свое пиво и протиснувшись между стойками, через зал направился прямо к Геннадию; обосновался рядом, достал сигарету, медленно поискал спички и, не найдя, попросил огня у Манько, невнятно бормоча и покручивая сигарету. Когда Манько протянул спички, незнакомец первым делом прикурил, глубоко с жадностью затянувшись, и выпуская дым с легким покашливанием, сказал:

– Я смотрю на тебя и… как будто где-то видел. – Он отхлебнул пива, с напряжением выжидая ответа, но Манько пожал плечами.

– Ты несуразно одет, в смысле не по моде, и прическа выдает, – не отставал парень, – наверно курсант или солдат?

– Нет, демобилизовался…

– А где служил?

– Далеко, – Манько тоже закурил, почувствовав, что тема завязывающегося разговора взволновала удивительно быстро, между тем с опаской подумав, чего же хочет незнакомец.

– А все же?

– В ДРА.

Вскинув светлые тонкие брови, незнакомец удивленно посмотрел на него, отставив кружку:

– Ты серьезно? – и бесцеремонно протянувшись через стойку, он восторженно, с силой хлопнул загрубелой рукой Манько по плечу, взволнованно воскликнув: