Нечего даже думать об этом. Впервые в жизни у меня нет плана или четкого продуманного списка, как попасть из пункта А в пункт Б. Я в состоянии свободного падения. Мать убьет меня, когда выследит. Зевс… Я содрогаюсь. Мама будет угрожать, что выбросит меня из окна или упьется до смерти, но Зевс действительно может причинить мне вред. И кто его остановит? Кто достаточно силен, чтобы его остановить? Никто. Если бы кто-то мог остановить этого монстра, последняя Гера была бы жива.

Аид замирает с парой пинцетов в руках и вопросительно смотрит на меня.

– Ты дрожишь.

– Нет, не дрожу.

– Твою мать, Персефона. Ты дрожишь как осиновый лист. Нельзя просто сказать, что это не так, и ждать, будто я поверю, хотя собственными глазами вижу, как все обстоит на самом деле.

Его пронизывающий взгляд и впрямь выразителен, но я так оцепенела, что ничего не чувствую. Просто сижу и смотрю, как он идет к двери в углу комнаты и возвращается с двумя толстыми одеялами. Затем кладет одно из них на стол рядом со мной.

– А сейчас я тебя приподниму.

– Нет. – Сама не знаю, почему спорю. Мне холодно. Одеяла помогут согреться. Но, похоже, я не могу сдержаться.

Аид пристально смотрит на меня.

– Не думаю, что у тебя переохлаждение, но если не согреешься в ближайшее время, этим все и закончится. Было бы чертовски досадно, если бы мне пришлось согревать тебя теплом своего тела.

Смысл сказанного доходит до меня только несколько долгих мгновений спустя. Разумеется, он ведь не о том, что раздел бы нас обоих и обнимал меня, пока я не согреюсь. Я сверлю его взглядом.

– Ты бы не стал.

– Конечно, стал бы. – Он бросает на меня сердитый взгляд. – Мне от тебя не будет никакой пользы, если ты умрешь.

Я не обращаю внимания на неистовый порыв уличить его в том, что он блефует, и поднимаю руку.

– Я могу двигаться самостоятельно.

Отчетливо ощущаю его пристальный взгляд: я приподнимаюсь и пересаживаюсь с гранитной столешницы на одеяло. Аид, не теряя времени, заворачивает меня во второе одеяло, укрывая каждый сантиметр обнаженной кожи до самых лодыжек. И только после этого продолжает вынимать осколки из моих ступней.

Черт бы его побрал, но в одеяле и впрямь приятно. Тепло сразу же проникает в мое тело, прогоняя холод, сковавший все внутри. Дрожь усиливается, но я понимаю, что это хороший знак.

Отчаянно пытаясь отвлечься, я сосредотачиваю внимание на мужчине возле моих ног.

– Последний Аид умер. Все считают тебя мифом, но Гермес с Дионисом с тобой знакомы.

Они были на вечеринке, с которой я сбежала, – вечернике в честь моей… помолвки. Но я знаю их не лучше, чем остальных из Тринадцати. Иначе говоря, я совсем их не знаю.

– В чем заключается вопрос? – Он вынимает еще один осколок и со звоном бросает его в миску.

– Почему тебя считают мифом? Какая-то бессмыслица. Ты один из Тринадцати. Ты должен…

– Я и есть миф. Ты спишь, – сухо говорит он и ощупывает мою ступню. – Острую боль чувствуешь?

Я моргаю.

– Нет. Только ноющую.

Он кивает, будто этого и ожидал. Я в оцепенении смотрю, как он накладывает бинты и продолжает промывать и перевязывать мои ноги. Я не… А может, он прав, и я правда сплю, потому что во всем этом нет ни малейшего смысла.

– Ты водишь дружбу с Гермес и Дионисом.

– Я ни с кем не вожу дружбу. Иногда они заглядывают ко мне, как бродячие коты, от которых невозможно отделаться.

Что бы он ни говорил, в его словах слышатся нотки нежности.

– Ты дружишь с двумя из Тринадцати. – Потому что он сам один из Тринадцати. Как моя мать. Как и Зевс. О боги, Психея права, Аид так же ужасен, как и все остальные.

На меня обрушиваются события этой ночи. Сцены вспышками сменяют друг друга. Зал скульптур. Скрытность матери. Рука Зевса хватает мою, когда он объявляет о помолвке. Полный ужаса бег вдоль реки.