Услышав такое, я с радостью вернулся осенью в школу, хоть и к Миссис Уоткинз. Папка на горке ничего б не вырастил, и Мама это понимала. Что угодно лучше, чем сидеть, как он, вот так все время на крыльце. На полставки он работал в городке на заправке, но рабочий день у него был короткий, и Папка, возвращаясь домой, просто сидел на крыльце и глядел на городок и горки сзади. Я решил, что он с ума сошел, когда Папка сказал, что начнет возделывать землю на горке. Когда глина после дождя твердела, становилась она как цемент, а кому угодно известно, что тут никакие семена не прорастут. Тетя Мэй пыталась развести огород за домом, но когда у нее не было времени его поливать, грязь затвердела и стала трескаться, в точности как по всем горкам.

Целый недельный заработок, а это было немного, он потратил на какие-то семена и маленький плуг, с каким один человек мог управиться. Грабли тоже купил, и лопату, и небольшой тесак, чтоб рубить сосенки, которыми все вокруг заросло. Я сидел в парадной комнате и занимался правописанием для Миссис Уоткинз в тот вечер, когда он со всем этим вернулся домой. Обычный вечер получки, и у Мамы были только «цыц-пёсики»[12] да жареная рыба, потому что дело было под конец недели, и денег в доме у нас никаких не осталось. У меня в копилке лежали двадцать три цента, но Мама ни за что не желала их брать, хоть я и говорил ей, что можно.

Тетя Мэй еще наверху была, не проснулась, наверное, от послеобеденного сна. Солнце заходило прямо за трубу Реннингов, похожую на черную спичку перед оранжевой лампочкой. От заката вся комната стала оранжевой, если не считать той яркой лампы, под которой я занимался. Слышно было, как снаружи Папка идет по шлаку – он тяжело хрустел им, как это бывало обычно, а за ним слышался еще и хруст полегче. Я увидел, что через плечо он несет какие-то мешки. А за ним шел цветной мальчишка с чем-то крупным, завернутым в промышленную бумагу. Папка у него это взял, и мальчишка пошел по шлаку обратно в городок.

– Мама. – Я отложил карандаш на тетрадку. – Папка пришел.

Я услышал, как сзади на кухне жарится рыба, когда она открыла дверь в парадную комнату.

– Хорошо, Дэвид. – Она вытирала о фартук жирную кукурузную муку. – Он с собой денег принес.

Она поспешила к двери и встретила его, не успел он и внутрь войти.

– Ой, Фрэнк, что это все такое? – Она посмотрела на мешки у него за плечом и большие свертки на ступеньках.

Он прошел мимо нее и швырнул мешки на пол возле двери на кухню.

– Семена, Сэра, семена.

– Семена? Это еще зачем? Фрэнк, ты правда не намерен бросать это сумасбродство и что-то растить на горке? На какие деньги ты все это накупил?

– На те, какие мне выплатили на заправке. Все потратил. – Он отвернулся и пошел вверх по лестнице, но Мама схватила его за руку, и глаза у нее стали жутко испуганные.

– На все? Все деньги с заправки, Фрэнк? Да нет, нет же, ты не мог так поступить – только не на семена, они же все равно никогда не взойдут. Что же мы станем есть эту неделю? В доме еды больше нет.

Он поднялся еще на две ступеньки, но Мама схватила его снова.

– Отпусти меня, к черту. Деньги я могу тратить, как хочу. На горке можно еще заработать, ты меня слышишь, много заработать.

– Но на такое нельзя тратить деньги, на которые мы живем, Фрэнк. Отнеси вечером эти семена обратно и верни деньги. – Мама вцепилась в манжету его рубашки. Теперь она боялась его отпускать.

– Отстань от меня. К чертовой матери, отцепись. На эту неделю всегда можно еды раздобыть. Ступай в бар, продай драгоценности Мэй. Там наверху как раз такие женщины, кому они нравятся. Отпусти меня!