Объегорить,
пристукнуть булыжником,
Затеряться проворно во тьме.
Им любая дорога попутна,
И везде им найдется жилье
В захолустном селенье, где мутно
Зной за гребень кургана плывет.
Умостятся на старой скамейке.
И разложат припасы – обед,
Кто-то другу подскажет:
«Налей-ка…»
Бодро встретят замшелый рассвет,
Побредут они влево иль вправо,
Для них разницы нет никакой.
Сам Всевышний для них не управа,
Сатана их начальник большой.
Но когда же почуют кончину,
Будут память они напрягать:
Где их родина тлеет лучиной
И жива ли, здорова их мать…
Старик и кот
Старик —
райцентровский бездельник,
Нет огорода и двора.
Ему как праздник понедельник,
Беспечно шлындает с утра,
Где многолюдие толчется,
Таксисты, сумки, хлеб в ларьках…
И кот прищурился на солнце,
Ему, поди, неведом страх
Быть стоптанным, убитым даже
Слепой, бездушною толпой.
И вкрадчиво старик лишь скажет:
«Че ж, друже, не идешь домой?»
Кот не услышит.
Иль услышит,
Но усом не пошевельнет.
Здесь, как старик тот, он не лишний —
Не существует, а живет.
«Тихо. И в этом покое…»
Тихо. И в этом покое
Мнится, что нету войны.
Тянется к Богу рукою
Мать: были б живы сыны!
Молит Его многократно,
Слез не жалея и сил.
Рядом хихикают братья —
Ленин тому научил!
Я не умел улыбаться,
Зная, что нету отца.
Возгласы: «Будем мы драться
На рубежах до конца!»
«Доживают старики…»
Доживают старики
В безымянной деревушке.
Власть забыла – не с руки!
Ветер злобный кровлю рушит.
Старый журавец скрипит,
Нагоняет страха. Бабка
Спозарань в глазок глядит:
Будет зимушка несладка!
А кума не померла?
Что-то темное окошко…
И вздохнула. Прилегла:
«Подремлю еще немножко».
И затихла. Ан навек.
Кот один проявит жалость,
Погрустит, как человек,
Ни души коль не осталось.
Колхоз
Недоброй памяти колхоза
Я б стих печальный посвятил.
И на его могилу розу
Краснее крови положил.
И все бы получилось складно
И праведно… Но он, колхоз,
Жил и неправильно, и скаредно,
Тащил по бездорожью воз
Людских лишений и страданий,
И редких праздников, как хмель.
И на всю степь петух горланил,
Когтями разгребая прель,
Златое зернышко выискивая,
Но попадались червяки.
«Осталось нам до цели близко!
Задумки наши велики!» —
Брехали радио, газеты
И председатель каждый день.
Но в брюхе у крестьян при этом
Урчало. И ложилась тень
Необоримой безнадеги
На захолустье хуторов.
Глядел с портрета Сталин строго,
И множил он ряды «врагов».
И проволкой колючей шибко
Опутывал святую Русь.
Качала мать пустую зыбку,
Живьем съедала ее грусть:
Год, как младенец похоронен,
Она ж в беспамятстве день-ночь,
На всю страну истошно стонет
И кличет безнадежно дочь.
А на стене сияет грамота —
Хвалебные слова вождя:
«Свинарке лучшей…» в черной рамке
Колхоза бренного беда.
Под Рождество
Вот оконнный глазок – полуночный пейзаж,
Нет на свете подобной картины.
Наотрез отказавшись от быта поклаж
И от прочей житейской рутины,
Я, ревнитель и страдник поэтических грез,
Как лунатик, в ту рамочку пулюсь,
Пока этот шедевр не упрятал мороз,
Не учтя тайных неба посулов.
Только малость с краев побелил инейком.
Что же в яви-то изобразилось?
Свет текучий, он в неведомое влеком
Высшей и целомудренной силой.
Размывает он нежно окаменевшую тьму
И сулит воплощение мыслей
В жизнь, чтоб было в радость Ему,
Чтобы в каждом окне проявлялися Выси.
И Божья Матерь выходила, сияя
Улыбкой, и душу мою берегла.
Под Рождество Христово Икона Живая
С небес в предзорье ко мне сошла.
«…Он залез в нутро Земли и там…»
…Он залез в нутро Земли и там
Ковырял, крушил… «Зажгу огонь вселенский!»
Бег остановил больших он рек,
Крыльями железными пространства
Выси расплескал, располовинил.