Так вот, битьё арапником, которое в порыве гнева позволил себе Стасевич, ни в какое сравнение с настоящей поркой поставить было нельзя. Он гонялся по комнате за убегавшими от него ребятами, у которых, однако, хватило ума, чтобы не выбежать вон, и, размахивая арапником, время от времени попадал по кому-нибудь из них. Это было, конечно, больно, но не унизительно, и походило на какую-то игру.

Каждый удар, достигший цели, вызывал крик пострадавшего. На эти крики и поднятый шум явилась Янина Владимировна, потребовавшая немедленного прекращения экзекуции.

Конечно, этим наказание не ограничилось: верный своим принципам, Иосиф Альфонсович заставил ребят все Пасхальные каникулы работать: очищать двор от остатков снега и льда и вывозить всё это на берег Мокши. Одновременно он заставил их и вывезти весь навоз, накопившийся за зиму и сложенный в большую кучу около хлева. Обычно за этим навозом после Пасхи приезжал знакомый огородник и забирал его сам, на этот раз его работу пришлось выполнить ребятам.

Это наказание очень обижало: оно происходило в праздник, во время святой недели, когда все их сверстники, разряженные в новые рубашки, хотя и перешитые из бабушкиных юбок, играли в бабки, катали крашеные яйца, лазили по колокольням и звонили во все колокола многочисленных темниковских церквей (любимое занятие обоих ребят). Они же в старой одежде возили грязный снег, лёд и навоз. Хорошо ещё, что их путь лежал по закоулкам, но и тут мальчишек, не скупившихся на насмешки, было больше чем достаточно. Часто путешествие оканчивалось дракой, и хотя в ней попадало обеим сторонам, но и Борис, и Юра испытывали удовлетворение, что их противники, наряженные для праздника, после очередной схватки чистотой и целостью своих костюмов не могли похвастаться, в то время как Юра и Боря были одеты так, что никакой грязи не боялись. Правда, после драки ездить этим переулком уже было нельзя: попасть в руки рассерженных родителей ничего хорошего не предвещало.

Янина Владимировна неоднократно просила мужа отменить наказание или, по крайней мере, перенести его исполнение на другое время, но Стасевич был неумолим. Как ни странно, сами ребята никаких попыток вымолить себе прощение, чего, может быть, и ждал Иосиф Альфонсович, не делали. А не делали они этого потому, что знали за собой ещё большую вину и втайне боялись, как бы не раскрылась и она. Но эта вторая их проказа, более серьёзная, так, кажется, и осталась нераскрытой. Заключалась она в следующем.

В начале 1921 года по Темникову прошёл слух, что вышел декрет об изъятии у населения всех запасов спирта и вина, если таковые у кого-либо имелись. Этот слух вызвал панику. Забеспокоился и Стасевич. У него, человека, в общем, почти совсем непьющего, ещё с дореволюционных времён имелись запасы вина, а после практической работы его жены как врача сохранилась целая четверть спирта. На всякий случай он решил эти запасы припрятать. Зная, что на молчание ребят можно положиться, он привлёк их к себе в помощники.

На заднем дворе стоял большой старый сарай, он носил громкое название каретника. Конечно, никаких карет там не было, а стояла телега, тарантас и сани. Многие доски из стен сарая повываливались, крыша прохудилась, двери не запирались, но пол оставался ещё довольно целым. Этот-то сарай Стасевич и избрал местом тайного хранения своих запасов спиртного.

При помощи Юры он приподнял несколько половиц, выкопал в разных местах ямки и уложил в них четвертную бутыль спирта, такую же бутыль ещё довоенной водки и несколько мелких бутылок с настойками-наливками. После водружения половиц на место сверху их заставили телегой и тарантасом. Во время этой работы Боря караулил в дверях, чтобы кто-нибудь не увидел их тайных действий.