Даша в такие вечера уходила в свою комнату, а Мария Александровна, хоть и оставалась в столовой и пыталась завести сердечный разговор, но не получалось. Все чаще редкие встречи супругов кончались бурными ссорами.

До неё доходили некоторые из многочисленных слухов и сплетен про мужа.

За грубоватый характер Болеслава Павловича многие не любили и поэтому были рады случившиеся с ним происшествия раздуть до историй скандального размера. Услужливые соседи старались довести до сведения Марии Александровны разговоры про все вымышленные, а может, и действительные любовные похождения Болеслава Павловича, с любопытством наблюдая, какое впечатление производит новое «сенсационное» сообщение на «бедную жену». Мария Александровна внешне оставалась совершенно спокойной, ничем не проявляла своего возмущения или горечи, этим и отвадила довольно скоро всех «сочувствующих». Однако это создало ей репутацию гордячки, аристократки. Она же хоть и не очень верила сплетням, но поведение Болеслава, почти забывшего дом, глубоко её оскорбляло.

Потому-то каждая встреча с мужем оканчивалась серьёзной ссорой. Болеслав Павлович возмущался потому, что, по его мнению, был достаточно порядочен и своему супружескому долгу не изменял. А незаслуженные упрёки жены вызывали в нём взрывы негодования и злобы.

Кто больше был виноват, судить непросто. Но примирения между собой супруги найти не смогли. Поэтому обстановка для обитателей Рябково складывалась тяжкая. Светлыми временами были только каникулы – зимние, весенние и особенно летние. Тогда старый дом оживал, собирались все дети. Кроме своих, обязательно приезжали четверо детей Соколовых, подруги дочерей и друзья сына – Рагозины, учившиеся с Митей в Петербурге. Таким образом, иногда летом собиралось молодёжи человек 10–12, и приходилось занимать под спальни даже классы школы.

Лето проходило в весёлых прогулках, катаниях на лодках по Волге и рябковскому озеру, прекрасному местечку верстах в пяти от дома. Ходили в лес за ягодами и грибами, которых вокруг было множество. Молодёжь принимала участие в полевых работах местных крестьян, оказывая помощь в сенокос или жатву особенно тем, у кого в семье были больные.

Все эти развлечения и труды проходили со смехом, шутками, а иногда и просто озорством. Заводилой, хоть и по подсказке матери, была Нина. В 1898 году Нина закончила пятый класс судиславльской гимназии; в свои пятнадцать лет она была невысокой, упитанной, вполне сформировавшейся, очень живой и подвижной девушкой с общительным характером, всегда готовой к какой-нибудь проказе, шалости или озорству. Не избегала Нина и таких дел, которые требовали серьёзного труда и несвойственной ей усидчивости.

Старшая сестра Лёля была полной противоположностью младшей. Прошло два года, как она окончила гимназию, затем побывала в гостях у своей тётки Полины в Италии, и пока ещё не решила, что делать дальше. Лёля была высокой, худой, чопорной, замкнутой в себе. Пребывание её за границей у богатых родственников, по мнению Марии Александровны, не пошло ей на пользу, а, наоборот, испортило дочь. Увидев, вкусив жизнь в праздности и развлечениях, какую вела жена дипломата тётя Полина, Лёля прониклась завистью и обидой на своих родителей, не сумевших создать такую жизнь и ей. Ни к какой работе её не тянуло: папиными больными она брезговала, пробовала помочь маме: пробыла несколько дней в школе среди деревенских ребятишек, не всегда хорошо вымытых, грязновато и бедно одетых – и почувствовала отвращение и к этому делу. После возвращения в Петербург жила она в семье Рагозиных – мужа тёти Полины, пытаясь поступить в консерваторию. Итальянские музыканты находили у неё недурной голос. Но пока тоже ничего не получалось.