– Болеслав, – вдруг совершенно спокойно сказала Мария Александровна, – пожалуйста, прочитай мне письмо, за меня не беспокойся, я смогу перенести всё, даже самое страшное. Читай!

В её голосе было столько твёрдости и властности, что Болеслав Павлович, привыкший слушаться такого тона жены, решился. Он прочёл:

«Многоуважаемый Болеслав Павлович! Вчера, то есть 2 декабря сего 1882 года, в два часа пополуночи в своей квартире в г. Санкт-Петербурге скончался мой отец, статский советник Александр Павлович Шипов. Похороны его состоятся 15 декабря на Девичьем кладбище в три часа пополудни. Отпевание в этот же день в 12 часов в Казанском соборе. Прошу вас, а если здоровье позволяет, то и вашу супругу, а мою сестру и дочь усопшего Марию, пожаловать для отдания последнего долга горячо любимому отцу. Его дочь, находящаяся за границей, мною извещена.

Всегда готовый к услугам. Ваш А. Шипов.

С.-Петербург 12/ХII 82 г.».

Несколько минут супруги не произносили ни слова. У Марии Александровны были закрыты глаза и по щекам медленно текли слёзы. Болеслав Павлович поцеловал её в лоб и, поднявшись, сказал:

– Сегодня тринадцатое. Если я сейчас выеду, к утру буду в Костроме. Поезд на Москву уходит в восемь часов утра, часов в шесть вечера я буду там и к утру 15-го, следовательно, в Петербурге. Таким образом, я успею. Тебе, конечно, ехать нельзя, а я поеду обязательно. Я стольким обязан Александру Павловичу.

Помолчав, он добавил:

– Ведь это единственный член вашей семьи, который отнёсся ко мне хорошо, и я всегда буду благодарен ему. Мне искренне жаль его. Итак, я еду!

Мария Александровна подняла на мужа наполненные слезами глаза. И столько было в них скорби, ласки и любви, что Болеслав Павлович вновь опустился около неё на колени и вновь принялся горячо целовать тоненькие пальцы её маленькой руки, лежавшей на ручке кресла.

В этой позе их и застала вошедшая Даша. Немного смутившись, она было попыталась незаметно скрыться, но увидев, что её появление уже замечено Марией Александровной, прошла к буфету и, доставая из него посуду, усмехаясь, сказала:

– Не пойму я вас, господа. Чуть ли не десять лет женаты, а всё никак определиться не можете: то ссоритесь, как злейшие враги, то милуетесь у всех на виду, как будто бы только вчера из-под венца. Ей-богу, даже чудно, право. Хватит вам! Сейчас поужинаем, да и спать пора. Детишек я уже уложила.

Она подошла поближе и, заметив слёзы, катившиеся по скорбному лицу Марии Александровны, и взволнованный вид Болеслава Павловича, уже успевшего встать на ноги, воскликнула:

– Да что это с вами? На тебе, Маша, лица нет. Случилось что ли что? Господи!

– Да, Даша, случилось, – печально, но как будто совершенно спокойно ответила Мария Александровна. – Позавчера скончался мой папа.

Затем силы её оставили, и она, прижав к лицу платок, заплакала.

Даша быстро достала из буфета пузырёк с валерианкой, накапала в рюмку, долила водой и подбежала к плачущей подруге.

– Машенька, выпей-ка скорее, выпей. Успокойся, тебе ведь нельзя волноваться, – говорила Даша, а сама заботливо поддерживала её бессильно клонившуюся голову и старалась напоить её лекарством. К ним подошёл и Болеслав Павлович.

– Маша, выпей, помни о своём положении, дорогая, ты ведь не одна, надо беречь эту новую маленькую и такую слабенькую ещё жизнь. Даша, пожалуйста, займитесь ею, а я пойду одеваться, а то времени мало, я могу не успеть. Машенька, будь умницей, успокойся, ведь ты знаешь, что я должен ехать. А как я уеду, если ты…

Его перебила Мария Александровна, она уже выпила предложенное Дашей лекарство и вновь собралась с силами.