– Я не понимаю, каким образом сторожа…

– Превращение совершалось постепенно, и они не могли подметить ежедневного развития.

– Но как же Бодрю Дезире?

– Бодрю существует. Это ни в чем не повинный бедняк, с которым я встретился в прошлом году и который, действительно, имеет со мною некоторое сходство в чертах лица. На случай всегда возможного ареста я поместил его в надежное место и принялся первым долгом изучать черты, отличавшие нас друг от друга, чтобы смягчить их насколько возможно в себе самом. Мои друзья устроили так, что Бодрю провел одну ночь в участке и вышел из него приблизительно в тот же час, как и я; это совпадение легко могло быть засвидетельствовано. Подсовывая полиции этого Бодрю, я создавал такие обстоятельства, при которых правосудие неизбежно, – слышите? – не-из-беж-но должно было наброситься на него и, несмотря на неодолимые трудности подмены одного арестанта другим, правосудие скорее всего поверит в такую подмену, чем признает свою несостоятельность.

– Да, действительно, это так, – пробормотал Ганимар.

– И, наконец, – воскликнул Люпен, – у меня в руках был огромный козырь: всеобщее ожидание моего побега. Поймите же, чтобы бежать… не убегая, – надо было, чтобы все заранее твердо верили в это бегство, чтобы это казалось всем абсолютно верным, истиной, ясной, как солнечный свет. Я этого хотел – и добился. Арсен Люпен не будет присутствовать на своем процессе! И когда вы встали, сказав: «Этот человек не Арсен Люпен», было бы неестественно, если бы все не поверили в ту же минуту, что я действительно не Арсен Люпен. Если бы хоть кто-нибудь усомнился, хоть бы один человек решился сказать: «Ну а если это все-таки Арсен Люпен?» – я пропал бы.

Внезапно схватив Ганимара за руку, он продолжал:

– Ну-ка, Ганимар, признайтесь, вы ведь ждали меня у себя дома в четыре часа, через неделю после нашего свидания в тюрьме Санте? Вы ждали меня, как я вас просил?

– А тюремная карета? – спросил Ганимар, избегая прямого ответа.

– Глупости! Это мои друзья подменили старую негодную карету и хотели заставить меня рискнуть. Я знал, что дело может удаться только при исключительных обстоятельствах. Но я нашел полезным развить эту попытку бегства и огласить ее повсюду. Первый смело рассчитанный опыт придавал второму, вымышленному, значение побега, будто бы уже приведенного в исполнение.

– Так что сигара?…

– Была выдолблена мной, как и ножик.

– А записки?

– Написаны мною самим.

– А таинственная корреспондентка?

– Она и я – одно лицо. Я пишу всевозможными почерками.

– Как же допустить, чтобы служащие в антропометрическом бюро, взяв приметы Бодрю, не заметили, что они расходятся с вашими?

– Перед моим возвращением из Америки один из служащих бюро за хорошую плату занес на мою карточку неверную пометку, вследствие чего приметы Бодрю не могли уже совпасть с приметами Арсена Люпена.

Опять наступило молчание.

– А теперь что вы будете делать? – спросил, наконец, Ганимар.

– Отдыхать! – воскликнул Люпен. – Я буду усиленно питаться и понемногу снова сделаюсь самим собой.

Уже начинало смеркаться.

– Кажется, нам больше нечего сообщить друг другу? – сказал Люпен, остановившись перед Ганимаром.

– Напротив, – ответил Ганимар. – Я хотел бы знать, откроете ли вы истину относительно вашего бегства? Моя ошибка…

– О, никто никогда не узнает, что из тюрьмы выпустили Арсена Люпена. Для меня крайне важно, чтобы мой побег оставался окутанным мраком неизвестности и носил характер чего-то чудодейственного. Итак, не бойтесь, мой добрый друг, и прощайте! Сегодня вечером я обедаю в гостях, мне едва хватит времени переодеться.