Действительно, в лабораториуме почти всегда стояли сильные – чаще всего неприятные, а иногда даже исключительно неприятные – запахи. Нередко в ходе опытов воздух в помещении становился едва ли не раскаленным, а однажды, когда Мастер Альбрехт в присутствии Гретхен переливал из странного сооружения, называемого пеликан, в разогретый докрасна тигель какую-то желто-коричневую жидкость, произошло и вовсе что-то ужасное: девочка увидела лишь короткую огненную вспышку, на смену которой явился ворох разноцветных искр, летевших во все стороны. Все это сопровождалось оглушительнейшим звуком, из-за которого потом, когда все кончилось, еще долго звенело в ушах. Слава Богу, никто всерьез не пострадал – лишь осколки тигля оцарапали Мастеру Альбрехту руку, заставив его на три дня прекратить занятия и добавив потом к имеющимся еще один небольшой шрам.

Получившего против воли дополнительный отдых старика это приключение, однако, совсем не расстроило. Напротив, он стал еще более весел и энергичен, чем прежде, и все время бормотал что-то про «истинную изменчивость соотношения Меркурия и Серы, подверженную в фазе Весов прежде фазы Скорпиона».

Впрочем, Гретхен хорошо запомнила и некоторые другие, не столь пугающие и опасные, хотя по этой же причине, наверное, и не столь эффектные опыты Мастера Альбрехта. Так, однажды ей выпало наблюдать следующее, весьма любопытное действо: в стеклянный сосуд с довольно узким горлышком была налита вода на треть его объема. Затем туда же была добавлена весьма плотная прозрачная жидкость, которую старик держал в тщательно закупоренном глиняном кувшине. Вслед за этим Мастер Альбрехт бросил в тот же сосуд несколько гвоздиков, какими крепят подковы, поставил сосуд на стол и, усевшись рядом, принялся со вниманием наблюдать происходящее, не забыв пригласить и Гретхен к тому же занятию.

Сперва, как ей показалось, в сосуде не происходило ничего ровным счетом. Утонувшие гвоздики, скрючившись, лежали на дне, украшенные серебристыми капельками захваченных с поверхности воздушных пузырьков. Вскоре, однако, эти самые пузырьки как будто начали расти – сперва еле заметно, потом все более и более отчетливо. Наконец, один из них, самый крупный, оторвался и, неспешно кружась, поднялся на поверхность. Тут же его примеру последовал другой, за ним – третий. Не прошло и четверти часа, как этих подымающихся кверху пузырьков повалило так много, как бывает, если кто-то утопит, скажем, в болоте небольшой кувшин.

«Сие – поглощение ртутной сущности металла купоросным маслом, каковое, как известно, бывает жадным и нежадным. Здесь ты видишь масло нежадное, ибо прежде я насытил его водой. Поглощая сущность металла, такое масло дает в обмен легкий воздух, в то время, как жадное купоросное масло возвращает воздух тяжелый, богатый серой, а иногда и серу вовсе, – подтверждая в полной мере сказанное Раймондом Луллием, Арнольдом из Виллановы и прочими древними адептами… – старик говорил, почти не открывая рта, поминутно сбиваясь на бормотание и вынуждая девочку напрягать слух, – Попробуй-ка теперь и ты приложить сюда ладонь».

Он осторожно дотронулся до стеклянной стенки сосуда, Гретхен последовала его примеру, убедившись, что сосуд сам собою нагрелся так, словно бы стоял какое-то время назад на небольшом огне.

«Оставаясь внутри купоросного масла, сера все же делится с нами своим теплом… – Мастер Альбрехт поднялся со своего места, пересек комнату, взял там что-то с одной из полок, после чего вернулся, – Это рыбий пузырь, протравленный квасцами, а также другими субстанциями, придающими ему упругость и вместе с тем прочность. Сейчас я сделаю из него пробку».