В такие душные дни Михаил Фёдорович уходил с работы с сожалением, представляя себе будущие страдания: душную улицу, душный автобус, такую же душную квартиру. Дома, казалось ему, дышать было труднее всего: за день закупоренное пространство раскалялось, несмотря на толстые гардины на окнах. И когда, вернувшись, он или жена отворяли форточки и деревянные рамы, в квартиру лишь лениво тёк удушливый пыльный воздух раскалённого города.

Давно, ещё студентом, в дождливую погоду Мякишев даже писал стихи. Над его мечтательными рифмами тогда все посмеивались. Это потом он понял, что однокурсники, бездумно зубрящие цифры, просто ему завидовали, потому что не могли при всём желании, если бы оно даже и было, хотя Михаил Фёдорович думал, что и желания у них не было, написать что-то стоящее. Написать вообще хоть что-то, кроме своих глупых цифр.

Но в итоге цифры победили, и Мякишев, несмотря на свою любовь к поэзии, оставив все потуги, занялся составлением отчётов – больших и маленьких. Они заменили ему разнообразие форм и ритмов.

Поэзия в последние годы ушла из его жизни – в газетах стихов не печатали, а то, что иногда звучало из телевизора или по радио, вызывало лишь грустную усмешку. И Михаил Фёдорович сосредоточился на цифрах.

Он взял целлофановый пакет с такими же, как только что съел, бутербродами и сунул его в портфель. Мякишев ещё раз глянул в окно, вышел в прихожую и оделся. Подумав, он прихватил зонт.

Дождь крепчал. Возле мусорного бака, потроша пакеты жильцов, нервно суетились местные бомжи. Михаил Фёдорович заметил, что промокли они до нитки, и вода льёт бедолагам прямо за шиворот, отчего бездомные двигались ещё резче и быстрее, яростно набивая свои бездонные клетчатые котомки пластиком и стеклянной тарой, мечтая поскорее скрыться с добычей в тёплых глубинах теплотрасс.

Мякишев вспомнил, что забыл прихватить оставшийся со вчерашнего дня пакет с отходами. Мусор уже начал испускать тошнотворный, сладковатый душок. Если бы стояла жара, к вечеру в квартире нечем было бы дышать. Михаил Фёдорович боязливо глянул на свору бродяг и, перескакивая тонкими ногами через длинные лужи, поспешил к остановке.

Крышу остановки сорвало ветром ещё прошлой осенью, с тех пор её так и не починили. Судя по всему, автобусы и троллейбусы снова сбились со своего графика и ходили абы как – толпа пассажиров быстро росла. Многие, как заметил Мякишев, были не столь предусмотрительны, как он, и не взяли зонты, поэтому взирали на него с неприкрытой завистью и злобой, зябко кутаясь в свои воротники и капюшоны. Мерзкий дождь, увлекаемый беспорядочными рывками ветра, бил то вдоль, то поперёк – наотмашь, прямо в лицо, затекая по шее под одежду.

Самые нетерпеливые прыгали в маршрутки. Кроме Михаила Фёдоровича, на остановке остались преимущественно старики.

Многим пенсионерам нечего было делать; единственным развлечением для них остались бесплатные поездки в общественном транспорте. Соседка-старушка, ещё двадцать лет назад похоронившая мужа, рассказывала Ольге Дмитриевне, а та, едва не плача, передавала ему, словно Мякишев мог чем-то помочь, – что садилась в трамвай и ездила по кругу до самого обеда, когда начинали крутить сериалы.

Михаил Фёдорович прекрасно понимал пенсионеров, хотя и не любил уступать старикам место. Но он и сам не представлял, что можно было делать дома, когда по телевизору ничего не показывают, а все книги или перечитаны, или же читать нет уже никаких сил. Так тоже случается в старости, думал он.

Забитые стоки плохо справлялись с непрекращающимся движением воды. Бурые потоки уже волнами ходили по проезжей части, заставляя автомобили и маршрутки сбавлять скорость, чтобы, надрываясь, рвать бурлящее мутное течение.