– В каком смысле «возьмусь»?

– Ты слышал про процедуру?

– Да, – холодно ответил Сергей.

– В этой школе как раз ее внедряют. И вот мой сын, боже сам не верю, что это произношу, в общем, отлынивает от учебы и ставит под вопрос свое участие в этом эксперименте.

– Может, и хорошо?

– Может, но кто я такой, чтобы решать впопыхах судьбу человека. Я хочу разобраться, посмотреть, на что он способен, и насколько ему это может быть надо.

– И когда ты всем этим будешь заниматься?

– Вот. Именно поэтому я хотел с тобой поговорить. Схожу-ка я в отпуск.

– Нет.

Я удивленно посмотрел на Серегу.

–Ты, наверное, хотел сказать, что не можешь отпустить такого ценного сотрудника, без которого все развалится в этой конторе, профессионализм и опыт коего бесценен. Но так как ты являешься моим другом, то скрипя сердце, тщательно обдумав, и, поняв мою ситуацию, ты все же будешь вынужден меня отпустить.

– Да, но нет, – ответил он и сел на свободный стул. – Ты, конечно, очень ценный сотрудник и для меня важен, но я тебя не могу отпустить и для этого есть причины.

– Какие?

– На днях к нам собирается с проверкой комиссия по труду.

– Вот же…

Комиссия по труду или правильнее сказать: «Комиссия по трудовой деятельности и самозанятости» – бич всех работодателей в стране. Это они решают, является ли работа работой, за которую государство должно платить условный базовый доход. И хоть адаптологи существуют в основном на пожертвования и спонсорскую помощь, все же по законодательству являются объектом внимания местных органов власти.

– Слушай, пусть собирается, я-то тебе зачем?

Серега очень недобро на меня посмотрел и, сделав дыхательное упражнение, чтобы не разораться, продолжил:

– Во-первых, комиссия проверяет всех, поэтому мы даже отпускников выдергивает на работу. Во-вторых, ты самый опытный в нашем офисе, в том числе, и в общении с этой комиссией.

– Согласен, – кивнул я. – Поэтому давай сделаем так: я как бы работаю, и на интервью с инспекторами буду приходить, но фактически займусь сыном. В конце концов у нас выездной характер работы.

– Ладно, – согласился Серега. – Но ты на связи двадцать четыре на семь. И еще. Руководство требует, чтобы ты сделал операцию.

– Опять!

– Они хотят иметь возможность контролировать тебя. Ты же понимаешь, интегрированный в систему машинный интеллект коротит от твоих браслетов.

– Это не моя проблема, Серег. Конституция дает нам право не вживлять чипы. А формальные требования я выполняю. У меня от этих браслетов скоро грибок заведется, но я же не жалуюсь. Вот пусть и они потерпят.

Когда случилась сингулярность и изобретения стали появляться быстрее, чем внедряться, мир понял, что нужно как-то оговорить основные права людей. Иначе планету накроет хаос, киборги, мутанты и радикальные кибер-религии. Всем гарантировано оставаться человеком настолько, насколько он сам захочет. Удивительным образом с этим пунктом согласились все государства, ранее не имевшие такого категоричного консенсуса больше ни по каким вопросам. На самом деле таких всеобщих законов было всего три: второй требовал не ущемлять права граждан без модификаций, а третий – не предпринимать никаких действий по созданию нового вида людей. И хоть с последними двумя пунктами тоже согласились, выполнять их, похоже, никто всерьез не собирался.

Выходя из кабинета Андрея, Сергей почувствовал пустоту. Такое накатывало на него иногда. Мир, где люди перестали быть людьми, где дети превратились в подопытных мышей, где искусственный интеллект бесконтрольно вмешивается в любые решения правительств, казалось, катится ко всем чертям. Какое будущее может быть у всего этого? Никакого. Опора трескается, и все летит в пропасть. Да и сам он – администратор адаптологов, лишь ненужное звено между попыткой человечества к гуманизму и неминуемой катастрофой.