– Ладно, так и быть, согласен, ты перекрыла мне кислород, чёрт с ней – с личной свободой. Чем за колючей проволокой десять лет питаться тюремной баландой, думаю, лучше быть рабом-любовником.

– Молодец, ты принял верное решение. Сейчас слушай меня внимательно, все вопросы с правоохранительными органами разрулю я сама. Твоя задача: пока не поздно, пока девочка в стрессовом состоянии, осторожно выясни у неё насчёт аборта. Если согласится, это для нас было бы прекрасно, но если нет, ты не настаивай. Да и хрен с ним – с этим абортом, мы пойдём другим путём. Так вот, пойдёшь к этой уродине… на что только не пойдёшь, чтобы вытащить любимого из дерьма. Умоляешь простить тебя, женишься на ней, то есть заключаешь фиктивный брак, а через несколько месяцев, как только утихнет этот сыр-бор, мы с тобой укатываем за границу. Там есть особняк, который оставил мне мой покойный муж, а денег у меня куры не клюют. Тем более после этого ЧП и финансовых махинаций в детдоме, пока УБЭП не взялось за это дело, мне тоже здесь оставаться опасно. Надеюсь, ты всё понял?

– Да, дорогая моя синичка, я понял, постараюсь сделать точно так, как ты сказала.

После того, что с ней произошло, Лена никак не могла прийти в себя. Это для неокрепшей психики одинокой на всём белом свете девочки было равносильно удару молнии в миллионы киловольт, который заживо сжигает всё на своём пути. Рядом с ней не было ни одной живой души, кто бы словом её поддержал, дал совет. Даже некоторые работники детдома, медсёстры, которые раньше к ней относились доброжелательно и жалели её, близко не подходили, боялись даже словом обмолвиться. Они как огня шугались гнева Бандерши, так как на сто процентов были уверены, что если кто-то с ней будет общаться, то директор, благодаря стараниям шестёрок, буквально через несколько минут об этом узнает. И тогда гнев госпожи неминуем: можешь потерять должность или попасть в карцер.

Директору в голову пришла умная мысль: чтобы никто не смог дать пострадавшей совет, она решила её изолировать от общества. Временно поселила её в отдельной комнате, закрепила за ней охрану, даже обслугу, которая из столовой приносила вкусную пищу из рациона самого директора.

– Тук-тук, кто в тереме живёт?

– Войдите, дверь открыта, – сказала Лена, гадая, кто этот добрый человек, который пришёл к ней на помощь.

В дверях с большим букетом красивых цветов, коробкой шоколадных конфет и бутылкой армянского коньяка стоял красавчик, брутальный мачо Арвид Харакис. Он был чисто выбрит, одет с иголочки, от него пахло дорогим одеколоном.

– Ну войдите, Арвид Генрихович, чего стоите? – прошептала еле слышно девочка. У неё от волнения закружилась голова, задрожали руки, подкосились ноги, душа ушла в пятки. Чтобы не упасть, она прислонилась к стенке.

– Нет, ещё раз нет, не имею я морального права сюда войти. Как я мог, как я мог, урод несчастный, так подло, как последний негодяй, поступить с тобой? Такую святую, непорочную красавицу мог испортить только последняя сволочь.

Арвид, упав на колени, обнял её ноги и продолжал заранее отрепетированный спектакль. Увидев такую душераздирающую сцену, даже сам Станиславский от жалости заплакал бы. Таким светским манерам, всяким любовным монологам он научился на зоне, где участвовал в художественной самодеятельности.

– Мамзель, ты даже не представляешь, как я мучаюсь. Кто-нибудь, ради бога, прошу, избавьте меня, подлеца, от этих невыносимых мучений. После всего случившегося от угрызений совести я ночами не сплю, кусок хлеба в рот не лезет. Если и дальше так будет продолжаться, я сойду с ума или покончу со своей жизнью. Леночка, красавица, умница моя, я заслужил смерти. Из твоих рук готов выпить даже яд. На, воткни в моё коварное сердце вот этот кинжал! Только так я смогу искупить свой неподъёмный грех перед тобой и Всевышним. Если ты меня не прикончишь, то это сделаю я сам. – Он демонстративно, как в индийских фильмах, приставил кинжал к сердцу.