Кряхтя и борясь с чувством тяжести после долгого лежания в воде, Гвин вылез из бадьи и прошлёпал к полотенцу.

– А что там на ужин?

Перед тем, как он прикрылся, девица подняла глаза и посмотрела сначала на жуткую фигуру, выдавленную у «молодого господина» на груди, а потом ниже, после чего вовсе стала краснее свекольной маковки.

– Рулька свиная… и овощи…

– Овощи?

– Да, из теплицы нашей…

– М-м-м, вкуснотища должно быть. Нет, не буду, – подумал и добавил: – Спасибо.

Без огня сгорая, служанка дёрнула пухлой ладошкой ручку и через мгновение вместе со сквозняком унеслась из комнаты. Только дверь хлопнула. Обтираясь, Гвин потоптался по дорогому назирскому ковру, придирчиво осмотрел новый наряд, который купил вчера, и, подцепив со стула штаны, подошёл к окну.

Оно выходило на Весеннюю площадь, но так как сама весна ещё только начиналась, всюду лежал подтаявший грязный снег, который освещали мутные от копоти фонари. Лотор в это время года не то, чтобы был прекрасен; за хорошей погодой стоило ехать дальше на юг, но Гвину очень хотелось себя побаловать, пока снова не подступил Голод, и лучшего варианта, чем столичный град Либрии, у него не нашлось. Поэтому кантернец пришёл в один из самых приличных трактиров, в которых даже служанки краснеют при виде голого мужика, и занял самую дорогую комнату на три дня – на большее сбережений не хватило.

В первый день он посетил цирюльника, прошвырнулся по рынку и выбрал себе одежду на вечер, да так её и не надел, потому что сходил в баню и, распаренный, завалился спать до утра. Встал с петухами, погулял по городу, освежая в памяти давно знакомые улицы, забрёл в Благолепье и сыграл с местными в народную игру «угадай, чей кошелёк». Трое страшных на вид, но по-своему весёлых мужиков утверждали, что у Гвина на поясе висят их деньги. Он, разумеется, попытался доказать обратное. В конечном итоге вышло, что правы мужики, а кантернец лежит побитый в канаве и радуется, что не вырядился в чистое. В таком виде он вернулся в трактир, где поверг в недоумение обслугу – идёт весь в синяках, грязный и ограбленный, а улыбается, будто ему на голову мешок с золотом свалился. Когда Гвин совершенно спокойно потребовал горячую ванну, никто уже и удивляться не стал, сразу кинулись исполнять. А то кто его знает, вдруг этому улыбчивому напрочь скворечник стрясли, а теперь он от любой малости возьмёт да разбуянится?

Выспавшись в ванне, кантернец чувствовал себя прекрасно. Он оделся и бегло оглядел свою физиономию в зеркало. Синяки уже сошли. Снова молодой парень, снова здоровый, и будто не было двух с лишним десятилетий в одной черепушке с Тварью. Взгляд, правда, выдаёт, ничего не поделаешь. Но в остальном, что бы ни случилось, сколько бы дорог и передряг ни осталось позади, лицо одно и то же. Как ни в чём не бывало. И даже если пройдут сотни лет, эпохи сменятся, даже если солнце однажды не взойдёт на небо, а в мире останутся только ночные чудовища, пожирающие друг друга, это лицо будет таким же. То же лицо, тот же попутчик, та же бесконечная гонка с Голодом…

Гвин потряс головой, точно пытался вытряхнуть дурные мысли через уши. Сегодня подают рульку с овощами, и всё ещё гостит заезжий балаган. Значит, в общем зале будет полно народу. К тому же комната в распоряжении кантернца ещё на целый день, а перина здесь просто сказочная. Красота, да и только!

Настроение подогревалось предвкушением хорошего вечера. Гвин вышел из комнаты и, даже не заперев дверь, спустился со своего третьего этажа в общий зал. Помещение было большое – сразу видно, столица. Под потолком висела большая металлическая люстра с парой десятков ламп, и света от неё хватало на оба яруса зала. Люди уже собирались на первом ярусе, и Гвин остановился на балконе, чтобы посмотреть на публику. Как и ожидалось, кто попало сюда не ходил: одежду посетители носили сплошь добротную, а то и богатую; не видно было пьянчужек и потаскух, да и актёры труппы, которая уже начала развлекать народ, явно не бедствовали – одни узорно расшитые костюмы чего стоили. Многие мужчины пришли со своими женщинами, что уже многое говорило о статусе заведения: здесь не случалось моряцких попоек или пьяных дебошей, не принято было слишком громко себя вести и запрещались любые азартные игры. Сюда зажиточные столичные жители приходили культурно нажраться. И, как ни странно, время от времени даже у такого перекати-поля как Гвин появлялась такая потребность. Наверное, сказывалось происхождение.