Ощущение предельной неординарности исходило не только от творчества Синявского, но и от личности писателя. К близким его знакомым причислять себя не смею. Тем не менее, несколько раз (с 1992 по 1995 год) посчастливилось мне пообщаться с Андреем Донатовичем. Виделся я с Синявским и Марьей Васильевной Розановой, его супругой, верным и преданным другом, в Москве, куда они часто в тот период наезжали (а в доме Синявских, в парижском предместье Фонтене-о-Роз, довелось мне по приглашению Марьи Васильевны провести шесть дней значительно позже, в сентябре 2009 года, когда Андрея Донатовича уже не было в живых).

Даже внешность Синявского была достаточно необычной. Приземистый, немного сутулый, по-будничному неприметный, он одновременно напоминал некое сказочное существо. Иногда люди, вспоминающие Андрея Донатовича, указывают на его сходство со старичком-лесовичком. У меня же сочетание седой, как лунь, бороды с румяным цветом лица вызывало ассоциации скорее с Дедом Морозом, но – лишённым привычной монументальности, одомашненным, уютным.

В беседах Андрей Донатович обычно бывал немногословен. Тихий, деликатный, он склонен был скорее слушать собеседника, чем говорить. Инициативу беседу охотно уступал искромётно-саркастичной Марье Васильевне. Временами казалось, что Синявский отключается от общения и погружается в свои мысли. Подобные ощущения развеивались внезапными короткими фразами или вопросами писателя, продолжающими разговор по существу.

Представился мне, однако, случай наблюдать и совсем другого Синявского. Это было на лекции о Хлебникове. В порядке иллюстрации Андрей Донатович приводил тогда обширные цитаты из произведений загадочного будетлянина. Впечатление было поразительным. У человека непроизвольно менялся тембр голоса, менялась дикция, но с пресловутым «актерским» чтением эта завораживающая декламация не имела ничего общего. Происходящее воспринималось как самозабвенное погружение в вихревую стихию хлебниковского шаманства.

Писатель не притворялся, не позировал. Он был одинаково естественен и в беседах на московской кухне, и в пространстве поэзии.

Кстати говоря, раз уж зашла речь о чтении стихов, то… Не могу обойти вниманием ещё один существенный момент. Испытывая живой интерес к самым разным литературным жанрам и формам, постоянно ловлю себя на том, что именно поэзию ощущаю как сердцевину, центральный нерв культуры. Все свои эстетические впечатления непременно, пусть и порой неосознанно, соизмеряю со стихами любимых поэтов. Не случайно поразили меня в своё время слова Шаламова о том, что тридцать стихотворений (не важно – сочинённых или выученных наизусть) – это «тридцать общений с Богом». Не случайно так тронула меня поэтоцентричность, органически присущая сознанию Синявского (подробно пишу о ней в статье «Инобытие слова»).

Впрочем, и о содействии исследовательских занятий самопознанию (теме, уже затрагивавшейся выше) Андрей Донатович всё отлично понимал. Подтверждение этого – хотя бы в знаменитой лаконичной формулировке из его книги: «Гуляя сегодня с Пушкиным, ты встретишь и себя самого».

Что же до моих собственных попыток творческих «прогулок» с Синявским, то первоначально они носили характер устных публичных выступлений: на вечере 1998 года в киевском Доме Кино, приуроченном к годовщине смерти писателя и организованном мною совместно с правозащитником и политологом В. Д. Малинковичем; на круглом столе 2003 года, состоявшемся в РГГУ Ещё более значимым в этом смысле стало для меня участие в трёх московских конференциях, проводившихся уже позднее – так называемых Синявских Чтениях (в виде докладов я представил там некоторые идеи своих работ, печатающихся в книге).