Финка злобно посмотрел на него, затем на истекающего кровью товарища. И, грязно выругавшись, замахнулся стилетом донны Корвере и метнул его в голову Меркурио.

Бросок был хороший. Прямо промеж глаз. Но, вместо того чтобы умереть, старик поймал клинок прямо в воздухе – так быстро, как вонь с берегов Розы достигает вашего носа[52]. Спрятав стилет в карман пальто, Меркурио покрепче обхватил трость и со звонким лязгом достал длинный клинок из могильной кости, который был спрятан внутри. Затем начал наступать на Финку с Личинкой, размахивая клинком.

– О, так мы играем по лиизианским правилам? Старая школа? Что ж, справедливо.

Финка с Личинкой переглянулись с паникой в глазах. И, не промолвив ни слова, развернулись и кинулись по проулку, бросив бедного Блоху валяться без сознания в грязи.

Мия поднялась на четвереньки. Щеки испещряли полосы слез и крови. Нос покраснел, опух и пульсировал. Она не могла четко видеть. Не могла думать.

– Говорил же, что брошь не принесет тебе ничего, кроме проблем, – проворчал Меркурио. – Лучше бы ты ко мне прислушалась, девочка.

Мия чувствовала жар в груди. Глаза обжигало. Другой ребенок наверняка бы уже взывал к мамочке. Кричал о несправедливости мира. Вместо этого вся ярость, все унижение, память о смерти отца, аресте матери, жестокости и покушении на убийство, к которым теперь прибавились еще и ограбление и потасовка в переулке, закончившаяся не ее победой, – все это сложилось внутри, как древесина для костра, и вспыхнуло ярким свирепым пламенем.

– Я вам не «девочка»! – сплюнула Мия, яростно вытирая слезы. Затем попыталась подняться, держась за стену, но на полпути к успеху свалилась обратно. – Я – дочь судьи. Первенец одного из двенадцати благородных домов. Я – Мия Корвере, черт бы вас побрал!

– О, я знаю, кто ты, – ответил старик. – Вопрос в том, кто еще знает?

– …Что?

– Кто еще знает, что ты отпрыск Царетворца, деточка?

– Никто, – прорычала она. – Я никому не говорила. И не называйте меня «деточкой»!

Мужчина шмыгнул носом.

– Значит, ты не так глупа, как я думал.

Он посмотрел вдоль проулка. В сторону рынка. Затем на истекающую кровью девочку у его ног. И с чем-то, похожим на вздох, протянул ей руку.

– Пошли, вороненок. Вправим тебе клювик.

Мия вытерла губы кулаком, и тот окрасился кровью.

– Я совсем вас не знаю, сэр, – ответила она. – А доверяю вам и того меньше.

– Что ж, это первые разумные слова, которые ты прокаркала. Но если бы я желал тебе смерти, то просто бросил бы в этом проулке. В одиночку ты была бы мертва уже к неночи.

Мия не двигалась с места, в ее глазах ясно читалось недоверие.

– У меня есть чай, – вздохнул Меркурио. – И торт.

Девочка прикрыла урчащий живот руками.

– …Какой торт?

– Бесплатный.

Мия надула губки. Затем облизала их и ощутила вкус крови.

– Мой любимый.

И взяла старика за руку.

– А я сказал, что не стану это надевать! – взвыл Трик.

– Прошу прощения, – ответил Маузер. – Тебе показалось, будто я спрашивал?

Стоя у подножия самой обыкновенной горы, Мия изо всех сил пыталась сохранять спокойствие. Церковники собрались у утеса. Одни несли груду снаряжения, другие вели взмыленных верблюдов. Маузер протягивал повязки для глаз и настаивал, чтобы Мия с Триком их надели. По какой-то необъяснимой причине Трик пришел от этого в ярость. Мия почти видела, как вдоль спины двеймерца вздыбливается загривок.

И хоть она не чувствовала остатков странной смеси из гнева и похоти, наполнившей ее ранее, Мия полагала, что ее друг все еще может находиться под ее воздействием. Она повернулась к Маузеру.

– Шахид, мы были сами не свои, когда прибыли…