– Прощу, если дашь номерок… Пообщались бы! – пыталась пошутить я.

Но как говорится в народе, что русскому хорошо, то немцу смерть, а испанцу и того труднее. Родригес от моей шуточки встал в легкий ступор, наверняка пытаясь придумать какое-то оправдание в ответ, но так как время поджимало и на него уже отъявленно давила толпа, звезда вселенского масштаба полез в карман за телефоном. На вопрос «Где можно написать?» я подала ему руку, хоть и в другой держала огромный кусок макулатуры.

Его прикосновения мне были интересны, в моей жизни не каждый день происходило что-то настолько увлекающее, чтобы я упускала такие шансы. Он взял меня за локоть, а потом ручкой, предприимчиво лежащей в его кармане, чуть ли не выцарапал свой здешний номер. Было не особо приятно терпеть столь знакомую боль от врезавшегося в эпидермис стержня, но мне странно нравилось то, как Родригес держал меня за руку. Его пальцы были теплыми, как руки моего отца, что временами согревал мои вечно холодные ладони. Мне было тяжело думать об этом, но так просто смотреть на него, на его морщащейся лоб, хитро прищуренные глаза и полупрозрачные пуговицы рубашки. Мне хотелось смотреть на него, и я не отказывала себе в таком удовольствии.

По пути домой в уже полузабитом метро я снова погрузилась в воспоминания, нет, не о сегодняшнем приключении с Федерико Родригесом на парковке, а о своем так и несостоявшемся разводе.

Я отлично помнила, как сообщила мужу об этом желании. Он не понимал причины и постоянно извинялся за какие-то глупости, хотя, если честно, извиняться стоило нам обоим. Конечно, я хотела рассказать ему все, но как можно сообщить человеку о предательстве, не уничтожив его, да и себя одновременно? Меня он не жалел, а вот мне было его жаль. Виктор не один раз посылал мне цветы, а я каждый раз рыдала из-за них, огромного чувства ненависти и вины, супруг пытался со мной разговаривать, а я… лишь сильнее от него закрывалась.

Однако, как это всегда и бывает, в какой-то момент все закончилось, конечно, у всего в нашей жизни есть срок, но, чтобы настолько короткий? Могу сказать точно, в ту секунду мне не особо верилось в происходящее. Витя исчез из поля зрения, перестал что-либо предпринимать, конечно, была определенная вероятность, что он смирился и решил идти дальше, но мой старый друг никогда не сдавался, особенно когда его выворачивало потрохами наружу. А тогда, думаю, был именно такой случай.

Насторожившись, я наконец рискнула забрать оставшиеся вещи и, как мне казалось, просто исчезнуть из его жизни. Я приехала по идее уже в совершенно чужой номер того проклятого отеля и уже хотела было открыть дверь ключом, торжественно выданным Лизой, но как ни странно, он не то, что был не заперт, он был приоткрыт. В прихожей валялись наши фотографии, остатки моих вещей и Санина куртка. По всему помещению несло адским перегаром и крепким алкоголем. Проникнув в гостиную, я почувствовала, что мне стало отъявленно нехорошо. Витя валялся на полу, прикрываясь полинявшим ковром, вокруг него было несколько порций блевотины и недоеденных макарон, пару сосудов водки и куча разбитой посуды. Балкон был распахнут настежь, а вокруг стояла тишина, даже вечные болтуны снизу замолчали, а сверху не звучали стоны молодожен. Было одиннадцать дня. Было крайне омерзительно.

Не могу сказать с каким содроганием и рвотными позывами, я стянула с все еще остававшегося моим мужем человека этот ковер и с усилием засунула вместе со спиртным в мусорку. Витю, изредка подающего признаки жизни, пришлось перетащить на диван. Это было сложно, но возможно. Я принесла воды из холодильника и пустой тазик, выкинув в ванную недостриранное бельё, укрыла алкоголика пледом и села рядом.