Внутреннее смятение осложнялось тем, что Подлевский не только по расчётам мамы, но и по мнению самой Веры был для неё хорошей парой. Всё вроде бы на исправе! Откуда же эти узоры в голове, отчего явилась донимающая, словно изжога, настороженность, отравляющая карнавал жизни, омрачавшая изначальную радость общения?

Настроения шли врозь.

Женщина взрослая, давно пережившая девичьи комплексы, Вера понимала, что время главных решений приближается, а она к ним не готова. В итоге сомнения, с которыми Богодухова восприняла предложение о путешествии на Южный Урал – у Аркадия там дела, – повернулись иной стороной. Конечно, надо соглашаться. Обязательно! Очень, очень кстати такая поездка – возможно, ответит на все вопросы: либо прочь неясные настороженности, либо вскроет причины тревожных мыслей. «От винта!» – скомандовала она себе, отбросив колебания и изготовившись к миссии «гражданской жены», как представил её кому-то Подлевский.

Командировочная жизнь оказалась привлекательной. После утреннего табльдота в отеле Аркадий исчезал по делам, а Вера отправлялась на экскурсии по центральным улицам и магазинам. Обедали вместе, и он снова куда-то уходил. А по вечерам их приглашал в гости кто-либо из новых разночванных, вплоть до мелкочиновной публики, знакомых Подлевского.

Хотя Вера при таких встречах выполняла роль статиста, эти посиделки были для неё интересны и поучительны, ибо открывали доселе незнакомый мир политических интриг. Она, разумеется, не запоминала фамилий, во множестве звучавших в длительных беседах – иногда за бокалом вина, – однако быстро начала входить в суть обсуждаемых вопросов, далеко не всегда понимая их глубинные смыслы.

Особенно врезался в память визит к некоему Валерию, по словам Аркадия, человеку, не обременённому должностями, однако состоятельному и весьма в местных кругах влиятельному. Его большой домашний кабинет со старинным резным письменным аэродромом производил впечатление. Под высоким, тоже резным, торшером уместился уютный уголок из трёх кожаных кресел и стеклянного кругляша для кофейного сервиза или бокалов. И едва Аркадий вальяжно расположился в одном из кресел, как сразу продолжил разговор, видимо, начатый днём, в неподобающей для откровений обстановке.

– Значит, у вас, Валерий, нет абсолютной веры в то, что российский маятник после Путина качнётся в сторону прозападных настроений?

– Понимаете, Аркадий Михайлович, – неторопливо, басовито и манерно, даже фигуристо заговорил Валерий, – я хотел бы выстроить наш обмен мнениями не на моих пожеланиях, кои, насколько я полагаю, у нас с вами одинаковы, а на обзоре сомнений в реальности чаемых нами целей. Некоторые разночтения будут проистекать не из различия позиций и принципов, а из намеренно обостряемых мною оценок ситуации.

– Отлично! – воскликнул Подлевский. – То есть мы не будем поддакивать друг другу, а, как принято говорить в известных кругах, пойдём на глубину?

– Вот-вот, совершенно верно.

– Тогда обоснуйте, пожалуйста, причины, как вы аккуратно сказали, отсутствия у вас абсолютной уверенности в успехе нашего общего дела.

– Есть несколько соображений. Во-первых, за Путиным не просматривается солидное число мощных финансово-экономических групп.

– Это почему же?

– Видите ли, в провинции народ простоватый, однако сообразительный. Ответ на ваш вопрос уже дан. И дали его не здешние изощрённые мыслители – он прилетел из-за лужи.

«Назвать океан лужей – это крепко! Сразу ясно, о чём он ведёт речь», – мысленно восхитилась Вера. А Валерий продолжал:

– Тех, кто с Путиным, Уайтхауз пометил санкциями и угрозой конфискаций капитала. Но обратите внимание, об элитном либеральном ядре – будь то Кудрин, Греф, Набиуллина, несть им числа – ни звука! Они на балу удачи. Что из сего следует? Из этого, с вашего позволения, вытекает важнейшее обстоятельство российской действительности: наша финансово-экономическая элита расколота. Корректнее говоря, в среде олигархата сложились прозападная и национально-сознательная, так сказать, свидомая группы.