– Потому что людям нельзя много знать, – не поворачиваясь и не останавливаясь отвечает он, обходя очередной раскол дороги.

Вот это уже становится интересно.

– А тебе не кажется, что ты слишком поздно это вспомнил?

Анаэль вдруг встаёт и непонимающе смотрит на меня.

– Ну, в смысле, что ты и так уже слишком много рассказал мне, – поспешно объясняю я, желая, чтобы его глаза хоть раз моргнули, а ещё было бы неплохо, если бы их озарил тёплый свет, иначе сейчас, при желании, он мог бы превратить меня в ледышку одним случайным взглядом.

– Я тоже об этом думал, – разворачиваясь, продолжает путь Анаэль. Можно выдохнуть. – Но потом пришёл к выводу, что, во-первых, я уже давно не подчиняюсь правилам Небес, а во-вторых, подобная взбучка пойдёт тебе только на пользу.

Поспешила я с выводами про выдох! Ох, как поспешила…

– Что? – мои ноги сами по себе будто врастают в асфальт и отказываются идти дальше. Наверное, им не позволяет продолжать путь возмущение, устроившее за секунды в душе целый шторм. – Какая ещё взбучка? Признавайся пернатый, куда ты ведёшь меня?!

– Естественно на убой, – вновь поворачиваясь, отшучивается он, растягивая губы в шикарной, белоснежной улыбке. – Знаешь, прямо как барашков и коровок.

Похоже, что мои тёмные глаза резко увеличиваются в размерах, судя потому, как растёт его довольство собой.

– Думаешь это смешно? – слегка угрожающе спрашиваю я, ставя руки на пояс.

Анаэль не счёл нужным ответить мне, а лишь запрокидывает голову и громко смеётся басом на всю улицу. Ну почему ни у одного парня, которого я знала до Апокалипсиса, не было и одной восьмой частички этого чудесного, ласкающего смеха? Почему Бог не мог одарить эту полуптицу не только идеальной внешностью, но и прекрасным характером? Зачем устраивать такую подлость и наделять самое совершенное тело самым едким и язвительным нравом, который только можно было составить из набора человеческих качеств?!

– Пойми, – наконец отсмеявшись, но сохраняя колкую ухмылку, проговаривает он сквозь зубы, чтобы сдержаться от вновь подступающего хохота. – Твой ершистый норов уже не укротить, кроме как силой…

– Что?! – перебив его, вскрикиваю я, чувствуя, как челюсть отвисает до самой земли. – Ты наглеешь на глазах. И вообще, птицам слово не давали!

– Птицам то может и не давали, а вот «пернатой гвардии» вполне дозволены высказывания.

Добрая ярость накрывает меня с головой. Сначала мне становится противно от того, что я повержена своим же собственными словами, сказанными ему, когда его тело ещё страдало от ножевых ранений и вечно пачкало простыни на кровати. Но вихорь смеха отгоняет все негативные эмоции как можно дальше и кружит в своём спокойном и тёплом танце. Обычно, после перепалки с Анаэлем я чувствовала опустошение или даже злость, но сегодняшний день, видимо, стал исключением, ведь на душе теперь наоборот стало легче. Маленький огонёк вновь вспыхивает в груди, согревая и невольно делая краски вокруг ярче, чем они были на самом деле.

Я резко одёргиваю себя. Нельзя позволять этой манящей теплоте вскружить голову. Я ни в коем случае не должна допустить, чтобы этот огонёк перерос в сильнейшее пламя. Мысленно рассеваю согревающую вуаль, запихивая все чувства в самый отдалённый уголок сознания. Понимая, что своими руками уничтожаю единственную защиту, продолжаю тушить уже разгорающееся пламя в душе до тех пор, пока не убеждаюсь, что на его месте осталась лишь горстка углей. Внезапно я становлюсь как будто обнажённой и уязвимой, как воин, у которого отобрали оружие и не дали даже щита. Тело невольно вздрагивает в попытках сбросить с себя тонкую ткань, сотканную из холодного огорчения и чувства опустошения.