Как из всего этого бедлама с достоинством регулярно выходит матушка – это уметь надо. Папа Влад, естественно, бесится, но мама моя – Королева, без базара.

Вот и сейчас, такая вся понимающая, но очень-очень ехидная:

- Можешь не утруждаться, муж мне об этом сообщает регулярно. Я иногда даже верю.

Я, бл*, жду не дождусь, когда он уже отвалит, но бро упорствует:

- Вот, такие женщины – редкость и так не справедливо, что эти бриллианты достаются кому-то просто из-за того, что другие фанаты возрастом не вышли.

Сколько пафоса, сука! Да ну нах*, пора перебеситься, бл*! Сколько можно-то?

- Марк! Достаточно. Я как-то уже утомилась с тобой вести беседы на одну и ту же тему. Ты – офигенный! Классный, прекрасный, замечательный! Но, чудесный мальчик, услышь меня – у нас с тобой слишком большая разница в возрасте. Слишком.

Марк звереет, не иначе: прижимает к себе мать, лбом в лоб ей уперся, дышит тяжело, из глаз разве что искры не сыплются:

- Все понимаю, все терплю, но пойми уже, ты – моя мечта, ты для меня прекрасная, самая-самая, бл*!

Да, так тяжело мама вздыхала, когда я, в школьные годы, ей в десять вечера говорил, что на завтра надо пирог на чаепитие принести и поделку на окружающий мир. И физкультурная форма моя грязная, а утром уже нужна.

- Ма-а-а-арик! Ты невероятный! И я очень люблю тебя, ты у меня как второй сын, практически! Мы с мамой твоей уже столько лет дружим. Да, началось это вынуждено, но сейчас мы обе вполне искренни! Да я уже давно готова тебя крестить, в конце концов!

- На хер это все! Я тебя люблю! Десять лет, десять, сука, лет! Чего только не перепробовал, но нет! Только ты одна перед глазами! – тут Марк начинает рычать и рыдать.

Я сваливаю в коридор, потому что не место мне тут, бл*. Да и батю, если что, перехватить надо.

За семейное счастье родителей я не переживаю. Марк для мамы, реально, инцест, а она на такое не пойдет никогда.

Сука, но как же больно. И за него, и за себя. Хотя за него можно и порадоваться – много бы я отдал, чтобы так Ладу тискать и признаваться во всем.

Из кухни слышны всхлипы и уговоры. Хочется уйти или хотя бы заткнуть уши, но я против воли впитываю все эти правильные и мудрые слова:

- Марик, милый, услышь меня, прошу. Признай, что безнадежно это все. Отпусти безнадежное. Позволь себе увидеть других. Пойми, не быть нам вместе. Не из-за того, что я счастливо замужем. Ты для меня ребенок. Сын. Мальчик, о котором надо заботиться. Позволь себе быть счастливым. Поверь мне, прошу тебя.

Вой, что я слышу после – самое страшное, с чем доводилось в жизни столкнуться.

И я, я сейчас тоже хочу выть вместе с братом. Потому что это страшно и больно – знать, что твоя любовь обречена. Надеяться, мечтать, ждать, а потом, хлоп, мордой в асфальт.

В кровь все. На куски.

Без будущего. Без надежды.

Просто все.

Мать еще мягкая, заботится о нем, идиоте.

И тут, по всем законам жанра, открывается дверь. Папа Влад входит и, окинув взглядом прихожую, с понимающей усмешкой замечает:

- Что, накрыло Марка?

Мое дело что? Только подтвердить:

- Да, рычит, злится.

Отец спокойно ставит портфель и рюкзак на тумбу, раздевается и продолжает, как ни в чем не бывало:

- Наконец-то прорвало. Пора уже ставить точку и жить дальше. Всем.

Как дебил переспрашиваю:

- Всем?

- Конечно, ты же не думал, что маме твоей легко, когда рядом столь интенсивно и серьезно страдает близкий человек?

- Ну, мама сразу говорила, что это бесперспективняк, – вздыхаю, потому как и мне она говорила, что пора бы уже в себя прийти и начинать жить, а не существовать. Но кому это?

Отец хмыкает:

- Но вам-то насрать всегда было на то, что взрослые говорят, если вашим идеям поперек, так ведь?