Сергеев ходил в школу. Когда он приходил домой, Валя спрашивала его: «Что нового?» Он улыбался и говорил: «Ничего».

Валя не понимала, как это – ничего. В школе ведь постоянно что-то происходило. Кто-то получал двойки, кому-то доставалось самое сложное задание, у кого-то бежала стрелка по колготкам или размазывалась тушь. Но Сергеев говорил: «Ничего».

В тот вечер, когда он привез к себе Валю, он позвонил Василию Петровичу. Пришлось долго искать номер в потрепанной телефонной книге. Один раз он попал не туда.

Он представился и объяснил, что только что привез Валю и что, видимо, ее кто-то избил и, может быть, изнасиловал. Василий Петрович спросил, хочет ли Валя домой. Сергеев сказал, что она боится возвращаться домой. Василий Петрович помолчал несколько секунд, потом поинтересовался состоянием Валиного здоровья. Узнав, что это всего лишь ушибы, он будто бы повеселел.

– Ты правильный мальчик, – сказал он Сергееву, – Спасибо. Пусть она поживет у тебя две недели. Пусть думает, будто ты сказал мне, что она решила жить с тобой. В школу пусть не ходит. Девочка умная, потом наверстает.

Василий Петрович помолчал еще несколько секунд и спросил:

– Вы давно дружите?

– Мы вообще не дружим, – ответил Сергеев.

– Тем лучше, – сказал Василий Петрович, – Неожиданностей я не люблю. Ты меня понимаешь?

– Да. – сказал Сергеев, – Я ей не нравлюсь.

– Замечательно, – сказал Василий Петрович, – Просто замечательно.

На третий день Валя чувствовала тоску только когда гляделась в зеркало. Отеки на лице прошли, а синяки под глазами стали желто-сине-зелеными. Она разглядывала их, и в голову приходило словосочетание «очковая змея».

Она носила выцветший халатик Нины Ивановны. А волосы стягивала в обычный «хвостик». Для этого она приспособила найденную в квартире черную резиночку.

Просыпалась она, когда за Сергеевым захлопывалась дверь. В глаза врывалось утреннее солнце. И Валя понимала, что все будет хорошо.

Иногда она вспоминала дядю Сережу, со смесью омерзения и непонимания.

Ей хотелось, чтобы поскорее прошли синяки, и можно было вернуться домой. Она считала, что ей очень повезло. Ведь никто не узнает, что произошло. Мама и Василий Петрович думают, будто она решила жить с Сергеевым. Странно, конечно, что мама так просто с этим смирилась. Видимо Василий Петрович настоял. Хороший мужик.

Днем Валя смотрела телевизор «Рубин» (цвета на экране были блеклыми, преобладал красный) или читала книжки. А ночью, засыпая, представляла, как бешено Сергеев ее хочет. Такие мысли были очень приятны.

Сергеев – очень робкий и стеснительный.

Две недели пролетели быстро. Синяки прошли, и сама боль забылась. Она вспоминалась теперь лишь посредством определенных умственных усилий. И, рисуя своими воспоминаниями картину прошлого, Валя могла сказать себе: да, было больно. Но это были всего лишь слова.

К словам примешивался страх. Его оставалось совсем немного, и было ясно, что скоро он пройдет совсем.

Валя соскучилась по дому. По маме. И даже немного по Алевтине Андреевне и Василию Петровичу. Еще она очень хотела есть нормальную еду. Жареная картошка казалась уже совсем безвкусной. А дешевая вареная колбаса, которую здесь выдавали как пайку хлеба в блокадном городе, вызывала отвращение своей бледностью и запахом сои.

Валя хотела похвастаться перед мамой, что научилась готовить суп. И ей не терпелось сварить его из самых лучших продуктов, а не из вялой картошки и кусков мясной обрези с рынка. Хотя она понимала, что в этой квартире ей достается самое лучшее. И даже кусок колбасы за ужином был у нее немного больше, чем у них.