Забряцало железо. Изумлённые плугари опустошали ножны, нахлобучивали шлемы. Кто-то понудил коня прибавить шагу, кто-то отпустил поводья, чтобы снять со спины щит. Строй смешался, телеги встали.

Почему так расслабились, понятно: ярская застава близко, устраивать здесь большой разбой никто не посмеет…

И тут Дарьян увидел, что это был за «топорик», увидел, что не игрушечный он был, а того самого, нужного размера, чтобы в умелой руке мигом отправить его к праотцам.

Вслед за этой первой стрелой, нервной, предательски поспешной, угодившей в угол телеги, в воздухе свистнула целая их охапка.

Одна вжикнула над плечом пригнувшегося Дарьяна, пробила старую шкуру и с тихим шорохом на три четверти ушла в зерно.

Вымазана сажей, с вороным оперением.

Ошалело её разглядывая, Дарьян и Гринька пропустили по два вдоха… А потом оба разом сиганули на землю.

Рука Дарьяна бездумно, уже на лету схватила котомку с дорожной поклажей. Едва он шмыгнул под телегу, четыре стрелы отбарабанили в борт и три вспахали землю у колес. Отовсюду неслись вопли раненых, чёрная ругань уцелевших ратников.

Гринька! Где?!

Оказалось, под телегой Дарьян один. И тут только увидел: рука в коричневом засаленном рукаве знакомой свиты низко свешивается с борта, безжизненно дёргается в такт рывкам непривычной к боевой сутолоке молодой мохноногой кобылы.

Дарьян рванул за руку вниз. Потом ещё раз. Стащить не получилось. Ладони намокли, глянул на них: кровь, много, рукав – насквозь.

– Уво-одят! Телеги уво-одя-ат! – полетел над лесом отчаянный надрывный вопль с конца обоза.

Вокруг уже стучало о щиты и звенело на все лады железо. Кругом – заполошные выкрики, клокочущие, захлёбывающиеся хрипы.

Мало что обозревающий из своего укрытия Дарьян понимал, вряд ли это нападающие. И уж точно не яры. Это умирают свои, плугари!

Действовал быстро, будто надоумил кто. Достал из котомки огниво и круглую берестяную коробочку с трутом. Открыл её, уставил на прогалине в молодой траве. С первого же удара кресалом о кремень тонкая, словно детский ноготок, кудрявая стружка радостно вспыхнула.

Подождал, чтобы огонь занялся, и боком запихал коробочку в зазор между бортом и днищем, протолкнул поближе к рогоже, постланной на дно. Ярская застава недалеко, дым увидят.

Около телеги плугаревы белые онучи, обвитые крест-накрест тёмными ремешками поршней, мелькать перестали. Теперь топтались воины, обутые в чёрные короткие мягкие сапоги с вышитыми ползущими вверх красными змейками.

Подземцы!

Ощетинившимися голодными волками они наскакивали на яра. О том, что это яр, говорило и количество противников, которых он всё ещё удерживал на расстоянии, и его рыжие, лоснящиеся от масла, высокие сапоги, какие у плугарей один лишь князь может себе позволить. С рыжего голенища на Дарьяна скалилась тиснёная крылатая собака.

Думал Дарьян недолго, упёрся ногой в днище, схватился обеими руками и выломал тонкий кол. Удачно получилось, обломанный конец острый. Рывком перекатился к тому борту, где спиной к нему приплясывали подземцы.

Наскакивали умело, оттеснили яра от телеги и теперь один старался зайти ему за спину. Яр при каждом замахе взрёвывал, часто во все стороны то по металлу, то по дереву, обтянутому кожей, бухали его тяжёлые удары.

Лёжа на спине, Дарьян прицелился остриём, словно на рыбу у мелководья охотился. Рыбу он бил метко, не хуже, чем мелкого зверя пращою.

Длинный точный выпад и деревянное жало ударило подземца в сгиб под колено. Тот сдавленно охнул, нога подогнулась. А в следующий миг повалился в траву с окровавленной шеей, истово засучил ногами, засипел. Ещё совсем молодой, безусый, как Дарьян, испуганный.