На другое утро, как только Збруев в семь часов ровно позвонил в дверь, она вышла ему навстречу и, краснея и смущаясь, сказала, что Вадик сегодня встал рано, ждал Сашку, ждал… и потом, не дождавшись, решил убежать один – чтобы время не терять даром.

– Он тебе велел передать, – сказала мать напоследок, под ноги себе смотря, – чтобы ты его догонял, что вы с ним там, в парке, встретитесь.

Удивлённый и обескураженный Сашка бросился в парк со всех ног, ничего не понимая из происходящего, бегал там, бегал в одиночестве, зорко оглядываясь по сторонам, по прохладно-пустынным аллеям глазами цепкими шаря в поисках исчезнувшего дружка; весь парк из конца в конец обежал и, не встретив его в итоге, назад один воротился.

– Ты где утром сегодня был-то, скажи? – позвонил он ему по телефону из дома, едва успев спортивный костюм снять, и даже ещё и не умывшись.

– В парке бегал, – спокойно соврал Стеблов, звонком и вопросом таким не довольный.

– Где же ты там бегал, позволь узнать, по каким-таким закоулкам тайным, что я тебя разыскать не смог, как ни старался? – попробовал было пошутить Сашка, но Вадик даже и по телефону почувствовал холод и раздражение в нём, что гневом и бранью нешуточной готовы были вот-вот обернуться.

– Сначала в парке побегал; потом вокруг пруда пару раз обежал; потом домой вернулся.

Вадик сознательно упомянул про пруд: чтобы враньё его не было уж столь откровенным. Парк-то у них был небольшой, и потеряться в нём, особенно утром, было проблематично.

–…А чего же меня не дождался? – помолчав, спросил ещё Сашка.

– Спишь долго! – натужно засмеялся в трубку Стеблов. – А я сегодня встал рано: часов в шесть, кажется. Чего, думаю, целый час тебя сидеть, дожидаться буду – лучше побегаю пока один.

Между приятелями установилось молчание, тягостное для обоих. Нужно было заканчивать разговор.

–…Ну а завтра-то будем бегать?… или как? – наконец-таки услышал Вадик приглушённый голос в трубке, совсем ему незнакомый.

– Конечно, будем, – уверенно пообещал он, уже заранее зная, что не выйдет на встречу, что будет всё утро спать.

–…Во сколько?

– В семь, как всегда.

–…Ну ладно, да завтра тогда. Завтра я забегу за тобой.

И Сашка быстро простился…

Но назавтра картина у них повторилась: Збруеву опять дверь открыла Антонина Николаевна и опять, краснея и запинаясь, сказала ему, что Вадик один убежал и просил передать, что будет ждать его в парке. Побелевший от обиды Сашка в другой раз пустился в парк – дружка своего разыскивать, – но друга там опять не увидел, нигде. И, кажется, понял всё: что его водят за нос, хотят от него избавиться. И рассвирепел от этого своего прозрения, очень сильно рассвирепел – до глубины души, что называется…

А у Стеблова в этот момент был серьёзный разговор с матушкой.

– Знаешь что, Вадик, – строго выговаривала она ему, обиженная своей незавидной ролью и не желавшая более мириться с ней, участвовать в придуманном сыном спектакле. – Ты волен, конечно же, сам выбирать: дружить тебе с ним или не дружить, встречаться или не встречаться, – но вопрос этот ты должен уладить сам, не втягивая меня в это дело. Я не хочу более обманывать этого мальчика: у меня это плохо получается, и я начинаю саму себя призирать.

–… Хорошо, ладно, – ответил матери нахмурившийся сын, и сам всё уже понявший: что для разрыва отношений со Збруевым выбрал не самый правильный путь, не самый честный, что главное. – Сегодня я ему по телефону скажу – если он позвонит, конечно же, – что бегать с ним по утрам не хочу, что беготня эта дурацкая пользы мне не приносит… Пусть, если хочет, бегает теперь один – если у него ноги чешутся… И вообще, надо пореже видеться с ним, пореже общаться, – закончил он с грустной улыбкой. – Надоел он мне, мам, хуже редьки горькой…