Во время произнесения церемониальных речей нам объявили, что следующий день будет нашим последним днем пребывания в школе. У каждого из нас было не так много вещей, которые требовалось упаковывать. Только форма и еще немного обмундирования; ни газет, ни книг, которые могли сделать содержимое наших чемоданов тяжелее. Мы приехали сюда налегке и точно так же уезжали отсюда. Ничего не изменилось, кроме того, что теперь вместо мальчиков мы стали настоящими мужчинами. И более того, теперь мы были свободны и могли передвигаться без сопровождения охраны.

На следующее утро все мы были заняты тем, что писали письма домой. В письмах говорилось о том, что теперь мы стали солдатами и офицерами, и о том, что наконец-то наше обучение завершено. Естественно, мы не имели права писать о том, чему нас конкретно учили. После полного молчания в течение трех лет было бы неверно ограничиваться общими фразами. Я сидел и думал, о чем же писать, как вдруг услышал по переговорному устройству свое имя. Минуя коридор и подбежав к кабинету, я увидел начальника нашей школы, стоявшего с другим военным, одетым в форму полковника. Это был пожилой человек, с усами и бородой рыжего цвета. Он протянул руку и назвал меня по имени. Сначала я не узнал его. И хотя голос казался мне знакомым, я все еще не мог поверить своим глазам и ушам. Я всмотрелся пристальнее. Это и в самом деле был мой дед. Он сказал, что знает все обо мне и о том, что у меня не было возможности общаться с родственниками, но его и все другие семьи студентов все это время хорошо информировали о состоянии здоровья их детей, а также об их успеваемости. Конечно, они не знали подробностей нашей деятельности, но информации, которая доходила, было достаточно. Затем он сказал:

– Георг, посмотри на меня.

Я стоял перед ним, совершенно позабыв о своих мечтах о том, что он увидит меня в звании офицера, да и он, наверное, в тот момент не думал об этом. Потом, похлопав меня по плечу, он произнес:

– Я знал, ты выдержишь все, что бы тебе ни уготовила судьба.

На свидание нам отвели только десять минут, и, когда я узнал об этом, ему уже было пора уходить. Внешне эта встреча выглядела несколько официальной и даже холодной, но изнутри нас переполняли чувства.

Вернувшись в комнату, я с трудом дописал письмо, выдавливая из себя слова, вдруг зазвонил телефон. Говорил начальник, который сообщил, что через два часа состоится сбор и мы отправляемся на железнодорожную станцию. Меня очень обрадовало это сообщение, так как перспектива маршировать впереди строя и вести всех за собой казалась очень заманчивой. Но, как всегда, все мои предположения не оправдывались: когда подошло время, мы покинули школу и отправились на станцию, запевая строевую песню, я оказался сидящим вместе с Вилли и начальником школы в военной машине, украшенной флагом.

Шофер вез нас на станцию, и по мере отдаления я стал забывать и о школе, и о том, как кого звали. Мы пожимали друг другу руки и желали удачи, а прощальные слова начальника уже не звучали так жестко, как обычно. Так же как психиатр, доктора и все остальные, он вел себя сдержанно, а в его голосе звучали грустные нотки.

Четыре отряда маршем прошли по станции, и нам отдавали честь и смотрели так, как будто мы были генералы. Все это льстило мне, и я сказал себе: «Вот что значит быть настоящим солдатом, и так будет всегда».

Потом начальник повернулся к нам, и мы с Вилли четко отсалютовали ему. Он посмотрел на нас долгим взглядом и, ничего не сказав, отвернулся и пошел в сторону. Мы остались предоставлены сами себе и теперь нетерпеливо ожидали поезда.