Даже первая короткая серия экспериментов, проведенная в Триесте в 1891 году, дала результат, который был столь же определенным, сколь и удивительным: из изолированных спаривающихся клеток двухлинейной стадии был выращен не «половинный», а целый эмбрион вдвое меньшего размера. Это было противоположно результату Roux и представляло большую трудность для его и Вайсманна теорий. С осени 1891 года я продолжал работать в Неаполе (с небольшими перерывами до 1900 года), и здесь мне особенно повезло: мне удалось вырастить целые уменьшенные личинки из зародышей 1/4 и 3/4, а также из зародышей, ядерный или клеточный материал которых был помещен в относительно ненормальные положения, и т. д. Все это привело меня к отказу от теории His-Roux-Weismann и к разработке собственной эмбриогенетической теории.

Но теперь мы должны поговорить о философии. Будучи студентом, я однажды посетил часовую философскую лекцию о свободе воли во Фрайбурге вместе с Рилем. Однако в Йене «хорошие манеры» запрещали молодым ученым-естествоиспытателям посещать философские лекции, и поэтому фрайбургский курс остался единственным. Но потом, когда я только-только защитил докторскую диссертацию, мне попалась работа Либмана «Анализ реальности». Эта работа оказала на меня очень сильное влияние и привела меня, прежде всего, к изучению оригинальных работ Канта и Шопенгауэра, а затем Декарта, Локка и Юма. Таким образом, у меня вскоре появился определенный философский фундамент, усовершенствованный «Критикой» Риля, на котором основывались мои последующие биотеоретические труды, написанные под влиянием экспериментов. В книге: Die Biologie als selbständige Grundwissenschaft» (1893, 2-е изд. 1911) я сознательно ввел понятие телеологического как незаменимого инструмента для работы с органическим; в «Analytische Theorie der organischen Entwicklung» (1894) я дал свою экспериментально подкрепленную эмбриологическую теорию, которая также была телеологически ориентирована.

Моя концепция телеологии была, однако, бессознательно для меня самого, неопределенной в очень существенном пункте, том самом, в котором, по моему мнению, находится кантовская концепция. Я всегда говорил о «целевом», о «телеологическом». Однако я имел в виду отнюдь не «витализм», а то, что я сам позже назвал «статической телеологией» или также «заранее сформированной целесообразностью»; ибо тогда я имел в виду, что констелляция материи, как нечто раз и навсегда данное, является заданной основой целесообразных и «гармоничных» органических процессов, а сами эти процессы относятся к физико-химическому типу.

Только позже, сначала в 1895 году, я понял, что я на самом деле «имел в виду», и понял это только тогда, когда я имел в виду нечто другое, нечто совершенно новое. Внезапно и одним махом я понял, что для некоторых моих экспериментальных результатов на механической основе, в отношении локализации происходящего, не было достаточных оснований. Чему же я на самом деле учил? Машинной теории органики. Внезапно я понял: это работает не так, то есть с помощью машинной теории. Это была первая концепция моего последующего витализма. Я держал свои крайне еретические мысли при себе до 1899 года и записал их в маленькой книжке: Die Maschinentheorie des Lebens (Biolog. Zentralblatt Bd. 16, 1896) в резком фокусе то, что я на самом деле преподавал ранее; это считалось витализмом Э. де Буа-Реймонда. Только теперь я понял, что это был не настоящий витализм, и я должен был сказать об этом, чтобы проложить себе путь в дальнейшем.

В 1899 году появилась первая подлинно виталистическая или динамико-телеологическая работа: Die Lokalisation morphogene-tischer Vorgänge, доказательство виталистических событий. Концепция «гармонически-эквипотенциальной системы» и доказательство ее механической неразрывности занимают центральное место. Я сам собрал богатый новый экспериментальный материал с 1895 года, когда я впервые, как молния, убедился в необходимости витализма; я получил дополнительный материал зимой I901/2 года и время от времени позже. Гармонически-эквипотенциальными системами я называю те совокупности клеток, которые возникают в эмбриологии или при восстановлении нарушенной организации (реституции), для организационной работы которых нет разницы, брать ли из них части или перемещать их по своему усмотрению. Именно здесь концепция «машины» оказывается несостоятельной. Кстати, все это изложено в очень тщательном концептуальном анализе и с использованием ряда терминов, которые впоследствии были натурализованы, таких как «проспективная потенция», «проспективный смысл» и др. значение» и т. д. До сих пор я не нашел причин отказываться от чего-либо существенного в своих объяснениях; совсем недавно (1918—19) я, как мне кажется, существенно углубил их в своих «Логических исследованиях развития I и II».