Авиабомба, разорвавшаяся рядом с Ильичом, смешав с кирпичной крошкой, погребла его заживо вместе с истерзанным телом офицера СС в общем «склепе». Накрывая их толстым «саваном» из земельной грязи, пепла и обломков здания.

В общей могиле два человеческих существа с бесчеловечными пристрастиями и поступками. Такое завершение жизненных путей обоих нелюдей, стремящихся друг к другу и потенциально ненавидящих друг друга, могло бы быть вполне закономерным.

Но вмешалась судьба или странное стечение обстоятельств, а может, просто любовь животных к своему хозяину или даже, скорее, нелюбовь.

Две немецкие овчарки, скулящие над еще дымящейся смесью почвы и крошки зданий, привлекли внимание стоящего на посту часового.

Стук железа лопат о камни. Донесшийся из-под земли стон.

Мурашки по коже у видевших многое за время войны воинов. Обезображенный труп немецкого офицера мертвой хваткой «держится» за издающего едва слышимый стон человека. Огромных усилий стоило разъединить полуживого и мертвого.

Завершением стала финальная сцена: овчарки, скулящие и привязанные во время проведения спасательных работ, сорвались с поводков и набросились на скрюченное тело мертвого эсэсовца. Они буквально рвали его на части, рыча и не подпуская к жуткой сцене советских солдат. Собак пришлось отстрелить.

Раненого и контуженого в тяжелом состоянии отправили в госпиталь. Не дано было умереть в тот день Ильичу, ведь он должен был «жить и убивать тварей».

Контузия, полученная при взрыве, частично стерев память Ильича – на тот момент командира партизанского отряда Ивана Кочубея и просто человека без документов, чудом избежавшего смерти, пришедшего убивать своего личного врага, – столкнула его с человеком, кто и свяжет его прошлое с будущим.

*

– Частичная дисфункция некоторых частей тела – конечностей, мышц лица – в результате контузии. – Главвоенврач нервно курил, глядя в неприятные глаза работника особого отдела. – И, что хуже всего, ослабление работы функций головного мозга.

– Это что значит? – Капитан Егоров, глядя «сквозь» врача, думал о своем, о наболевшем. – Он что, совсем у него не работает?

– Частично, я думаю… Надеюсь, в основном задеты клетки, отвечающие за память, – врач мимикой лица отогнал подбежавшую к ним медсестру, – но я думаю, всё восстанавливаемо. И все, в первую очередь, зависит от состояния его организма…

– Как долго?

– У всех это протекает по-разному: кому-то достаточно месяца, а кому-то не хватает и нескольких лет, но в этом случае, как показывает практика, – врач сквозь стекла очков взглянул в пустоту глаз Егорова, – память пациента не подлежит восстановлению.

– Плохо, доктор, плохо… – Егоров обвел глазами интерьер пустой операционной и пошел к выходу. – А разговор с ним…?

– Сейчас фактически бесполезен. – Врач за его спиной махнул рукой направившейся к ним помощнице. – Я думаю, стоит подождать какое-то время.

– Он что… – капитан остановился, словно услышал скрытую ложь в убаюкивающем голосе врача, – сейчас как этот кактус?

Они оба взглянули на одинокое ощетинившееся растение в треснутом горшке на окне. Каждый увидел в нем своё: капитан – голову мальчишки, не дающего ему спокойной жизни в школе и давшему определение жизненного пути в итоге, главврач почему-то – отправку на передовую простым санитаром, кем, в принципе, и служил во время Гражданской войны.

– Отчасти, – сглотнул слюну врач, – отчасти…

– Поработайте с ним, доктор, какое-то время, вспомните свое основное призвание как медика. – Капитан, пожимая руку врачу, смотрел в поблекшие зеленые глаза стоящего напротив него человека, мысленно определяя его судьбу. – Это в ваших интересах… Если он не восстановится, с ним будут работать профессионалы, светила медицины. Это подтвердит вашу некомпетентность, Игорь Викторович и, ко всеобщему сожалению, поставит под угрозу судьбу вашей дочери. – Капитан улыбнулся, глядя вдаль. – Вы же не забыли, замужем за чьим сыном она в данный момент?