– Вы не понимаете, – почему-то шепотом проговорил главврач. – Я во время написания диссертации сталкивался в работе с людьми с ярко выраженными психическими отклонениями. Я видел их глаза. Реакцию на окружающее, несвоевременное сужение и расширение зрачков глаз при смене пациентом эмоциональных ощущений; выражение страха, граничащего с диким ужасом, всплески необъяснимой агрессии во время эмоционального подъема.

– Из всего вами сказанного, доктор, я делаю вывод, – Егоров разжал сложенные в замок пальцы рук, – что вы утверждаете, что наш пациент психически не здоров. Так?

– Да.

Егоров, поднявшись, принялся ходить по кабинету из угла в угол.

– Тогда подумайте, доктор, прежде, чем дать ответ, – капитан остановился возле окна, закрашенного светомаскировкой, – мог ли в подобном состоянии человек командовать относительно большой группой людей, успешно командовать(!), совершая с находящимися под его командованием людьми успешные боевые операции?

– Знаете, капитан, – Игорь Викторович все-таки опустошил стоящий перед ним стакан с водой, – множество героических подвигов, которые знает история, связаны с отчаянием, с бесстрашием, храбростью, граничащим с безумием людей, совершавших их, а где-то переходящих даже эту грань.

Егоров, повернувшись к нему, стиснул зубы.

– Вы что, сейчас серьезно, доктор?

– Вполне. – Игорь Викторович достал колбу со спиртом и уже в пустой стакан налил из нее. – Вспомните фанатиков-революционеров, их подвиг, героизм… – Выпив, он увидел недоверие в глазах особиста. – Ну хорошо! Это…– Игорь Викторович указал рукою на перебинтованную голову: – Это вам что-то говорит?

– Вы хотите сказать…?

– Именно! – Игорь Викторович буквально выкрикнул. – Это сделал он!

Егоров сел на стул, все еще не веря услышанному. Он налил себе из колбы главврача и, взглянув, как ему показалось, в не совсем вменяемые глаза собеседника, выпил спирт.

– И…?

– И, откусив кончик мочки моего уха, – главврач снова понизил голос до шепота, – он не выплюнул его, а жевал… Причем жевал, как пищу!

Перед глазами Егорова поплыли строчки из показаний партизан о привезенном в отряд Иваном Кочубеем замороженном мясе, мелко нарубленном и не похожем ни на один сорт животной плоти.

Слова, сказанные пленным эсэсовцем о звериной жестокости, с которой терзал грудную клетку его командира освобожденный из плена авианалетом партизан. И немец, явно что-то при этом не договаривающий, чего-то опасающийся.

Волосы невольно зашевелились на голове Егорова, поднимаемые пришедшим со спины потоком мурашек.

       ***

На этот раз Ксению пропустили быстро. Едва она назвала имя профессора Вяземского.

Она лишь доли секунд помялась перед входом в клинику, хрустя на снегу подошвами ее несезонных сапог. Она взглянула на садящееся солнце так, как смотрят на светило уходящие надолго в подземелье люди.

– Вы правы, – Вяземский с улыбкой отреагировал на впечатления Ксении, – здесь совсем другой мир, другие люди и, соответственно, другая атмосфера, но… – он по-джентельменски открыл дверь перед спутницей, – я бы не стал сравнивать его с подземельем. Те лучики света, которые отблеском вырываются из душ наших пациентов, очень и очень яркие, но они вряд ли осветят темноту сознания людей, живущих по ту сторону забора нашего заведения. Взять хотя бы ваше дело…

– Это снова случилось, профессор… – Ксения кивком поблагодарила Игоря Викторовича за помощь в снятии верхней одежды. – И это был снова ребенок, мальчик.

– Расскажете?

– Подпишетесь?

– Бестактно, – Вяземский, ухмыляясь, взял в руки ручку, – не верить присягнувшему уже когда-то Гиппократу.